Фонвизин

В Карлсбаде, где Фонвизин рассчитывает быстро выздороветь, люди кажутся ему весьма привлекательными: своего врача Груббера он называет «знающим доктором и весьма добрым человеком», квартирную хозяйку — «старушкой очень честной», которая «лишнее взять за грех почитает», а с семейством своего нового знакомого силезца майора Массова прощается «со слезами, ибо люди весьма добрые». Даже игрой новой пражской труппы, представлявшей в Карлсбаде комедию «Разум и легкомыслие», Фонвизин остается доволен. И не только ею: в тот же день, 23 мая / 3 июня 1787 года, знаменитый русский драматург «имел удовольствие слышать дочь фельдмаршальши Гартенберг, читающую очень хорошо моего „Недоросля“» (естественно, в немецком переводе). Себе же, как и в юности, Фонвизин кажется человеком чрезвычайно тонким и чувствительным: рассуждая о неизбежной разлуке с «нажитыми» в дороге друзьями, такими как «добрый приятель» и «честный человек» майор Массов, он замечает, что «всякое таковое разставание весьма прискорбно для чувствительнова сердца», а чуть позже, в июле 1787 года в Тренчине, будет «до слез тронут» сценой «нежного» прощания своих новых друзей.

Судя по всему, жизнь в Карлсбаде видится Фонвизину однообразной, но сносной. В своем дневнике он рассказывает о количестве выпитой им «эгерской воды», об увиденных похоронах, походах в комедию и неудачном падении со сломанного стула; он никого не ругает и ни на кого не жалуется, разве что на своего человека Семку, который в свое время испугал безумного Иоганна, а теперь, накануне отъезда из города, по словам рассерженного Фонвизина, «наделал мне грубостей и насилу согласился ехать». И тут же еще недавно донельзя раздраженный путешественник язвительно добавляет: «Он сделал нам ту милость, что не остался в Карлсбаде ходить по миру».

Совершенно о других, куда более серьезных проблемах Фонвизин рассказывает сестре Феодосии. Из его писем следует, что уже в начале мая путешествующая чета в который уже раз ощущает острую нехватку денег, «…истинно чем жить не имею», — сетует Фонвизин 3/14 мая; дело дошло до того, что добросердечная служанка «Теодора ссудила» своего несчастного хозяина «чем заплатить эскулапам». Без денег «избавиться» от Карлсбада он не может, а «писал ли граф Петр Иванович (Панин. — М. Л.)к наместнику белорусскому (Петру Богдановичу Пассеку. — М. Л.)и заняты ли деньги в Петербурге», не знает. Теперь все свои надежды Фонвизин возлагает на любимую сестру и просит ее в срочном порядке «как-нибудь достать» «тысячи три рублев» и «прислать как наискорее». В следующем письме, датированном 27 мая / 7 июня, карлсбадский пленник сообщает, что до сих пор не получил ответа ни от Панина (относительно перспектив скорейшего окончания тяжбы с недобросовестным арендатором бароном Медемом), ни от сестры (относительно занятых для него денег) и не знает, как ему «отсюда выехать». «Чтоб самому себе не упрекать, пропустя случай возвратить руку, ногу и язык, без чего истинно жизнь моя мне в тягость», Фонвизин намеревается после Карлсбада пробыть «три или много четыре» недели в Тренчине, оттуда проехать в Россию и в августе встретиться с милыми родственниками, однако «сие без помощи денег есть дело невозможное». Наконец 30 мая / 10 июня Фонвизин получает из Праги «банковых ассигнаций 1518» и днем отъезда из Карлсбада, куда теперь съехалось «людей превеликое множество» и где, по его признанию, «если б я здоров был, то было бы мне очень весело», назначает 2/13 июня 1787 года. В Вене, куда Фонвизин прибывает 9/20 июня, он встречается со своими знакомыми, Полетикой, Кудрявским и Цагелем, посещает графиню Малаховскую, которую описывает в тех же выражениях, что и киевскую перевозчицу: «старушка добрая, но личико измятое», и отправляет письма «к брату, к сестре, к графу через Клостерманова отца» (который, к слову сказать, в отсутствие сына вел все дела Фонвизиных, в частности, занимался распространением в России издания «Недоросля» в немецком переводе).