Фонвизин

К счастью, в Москве прошедший испытания «первой молодости» Сорванцов знакомится с неким просвещенным и воспитанным молодым человеком, который, по его словам, «приучил меня к чтению книг и открыл мне, в каком невежестве я пресмыкаюсь». В результате Сорванцов перестает соответствовать своей фамилии и решительно объявляет, что «хотел бы сию минуту пойти учеником в тот университет, где мог бы сделаться годным к службе и откуда вышед, знал бы я, что получу место не то, где есть только вакансия, но то, для которого я учился и к которому способен». А все потому, полагает «исправленный» Сорванцов, что «без просвещения человек есть сожаления достойная тварь» (в «Недоросле» же Стародум почти в тех же самых выражениях заявляет, что без души «просвещеннейшая умница жалкая тварь»). Примерно такая же «тварь», как тетушка Сорванцова госпожа Лицемера и его старинная приятельница княгиня Халдина (халда — значит грубая и неряшливая женщина). В отличие от этого героя, ни одна из них не способна на «перемену мыслей» и о раскаянии даже не помышляет.

Зато «автор» последнего журнального «творения», поучающий своего племянника дядя, время от времени меняет жизненную «систему» и в конечном итоге возвращается на стезю добродетели. В самом начале своего наставления престарелый мздоимец заявляет о намерении предостеречь неопытного родственника от вредного влияния философов, которые «написали многие стопы бумаги о науке жить счастливо, но видно, что они прямого пути к счастию не знали, ибо сами жили почти в бедности, то есть несчастно». Кроме философов-бессребреников, в мире существуют «нравоучительные врали» (Фонвизин их встречал во Франции в том же неоднократно упоминаемом в журнале 1777 году), которые, зная верный «способ достичь до счастья», «нажили великие богатства» и своим ложным учением вводят доверчивых людей в заблуждение. Отец героя был «нравоучителем» искренним и, умирая, завещал сыну стать «добросердечным, благотворительным и трудолюбивым». Следуя совету своего честного родителя, тогда еще добродетельный дядя впал в крайнюю бедность и нажил себе множество сильных врагов. Едва избежав «челюстей смерти» и «увидев неразумие своей системы», «прозревший» герой с обычной для таких случаев легкостью бросился в другую крайность и начал «делать совсем противное тому, что прежде делал». Имея, подобно юному Фонвизину, «склонность к сатире», «богатомыслящий» дядя отложил в сторону свое пугавшее многих вельмож перо, принялся осыпать начальников «льстивыми похвалами», стал доверенным лицом «знатного невежды, который прежде был его гонителем», женился на содержанке «одного любимца знатного господина» и вскоре достиг высоких степеней. Жизнь показала, что «пути к богатству, то есть к счастию, гораздо короче и глаже, нежели как болтают о том вышеназванные нравоучающие врали» и его легко достичь ценой «унижения души».

Однако, «приближаясь к концу» и став свидетелем жалкой смерти своего друга Ворова (уж не того ли асессора, которому в свое время помогал Его Превосходительство***?), дядя начинает «чувствовать глас совести» и дает племяннику те же (правда, сформулированные с небольшими оговорками) наставления, какие он очень давно получил от умирающего отца: «…будь чистосердечен, но знай, что не всегда и всякую истину говорить надобно; будь благотворитель, но не расстраивай своего состояния; будь трудолюбив и прилепляйся к учению, но не возмечтай о своей мудрости». Получается, нераскаявшиеся негодяи, Взяткин и Воров, умирают, и смерть их не вызывает у окружающих иных чувств, кроме «удовольствия, смешанного с презрением к покойнику»; сбившиеся же с пути добродетели Сорванцов и «автор» «Наставления дяди к своему племяннику» находят в себе силы стать честными людьми и продолжают жить и здравствовать (по крайней мере, в журнале об упокоении раскаявшегося дяди не сказано ни слова). Возможно, на самом деле кончина Взяткина была вовсе не «блаженной», а столь же лютой, что и смерть Ворова, и оба они «в постеле своей терзалися душевно гораздо сильнее, нежели иной вор страждет на площади». А значит, блаженствующие при жизни и избежавшие земного суда грешники обречены «умирать мучительно», и сто раз прав раздавленный судьбой Советник, в свое время объявивший «смотрителям» «Бригадира», что «жить без совести всего на свете хуже».