Фьорды. Ледяное сердце

Скоро стемнеет, в кафе зажгли газовые горелки, я протягиваю ладонь к огню, чтобы согреть пальцы. Рядом Дидрик шелестит страничками контракта, потом опускает кренделек в чашку с кофе и откусывает быстрее, чем жидкость успела капнуть на разложенные по столу документы. Смотрю на него и убеждаюсь, что самые образцовые, тоскливые буржуа выходят из радикальных левых: надо же умудриться и выбрать для посиделок в уличном кафе галстук ценой с подержанный автомобиль. Моя соседка по университетскому кампусу Брид познакомилась с Дидриком, пока работала волонтером в общественном центре помощи женщинам, вовлеченным в секс-индустрию. Помню, как подружка и меня уговаривала работать вместе с нею, но я никогда не испытывала особого сочувствия к проституткам. Зато теперь Брид – супруга именитого адвоката, специалиста по бракоразводным процессам, и сама дама с успешной карьерой. Тридцать семь часов [3] в неделю протирает локти о чиновничий стол в социальном департаменте.

Мне очень повезло, что ребята не отказались помочь по старой дружбе. Когда-то мы вместе устраивали флеш-мобы в защиту морских котиков и гигантских китов от всяких двуногих поганцев, обливали краской шубы из натурального меха в бутиках и все такое. В те счастливые времена Дидрик был обычным прыщавым студентом, я бы даже жвачкой не плюнула в его сторону. Вот мой муженек Олаф – совсем другое дело. Он носил отчаянно рыжую бороду, как у конунга Эрика Рыжего [4] , нарочито заляпанные краской брюки из кожи и уже числился восходящей звездой скандинавского андеграунда.

Слава нашла Олафа, когда он украсил копии античных статуй фаллоимитаторами на месте фиговых листочков и масками доктора Фрейда. Кураторы отобрали смелую инсталляцию для альтернативной биеннале в Антверпене, о ней рассказывали в газетах и теленовостях. Единственно, в дневных выпусках самую креативную часть прикрывали черными квадратами.

Сейчас я много бы дала, чтобы Олаф прошел мимо и предпочел какую-нибудь другую, гламурную и взрослую, девушку. Но тогда, наивная девчушка, я верещала от радости, когда Олаф назвал мои деревенские веснушки и общее состояние «архаикой». Одна моя особо везучая веснушка даже переехала в запасники музея Гуггенхайма – правда, сфотографированная с 300 кратным увеличением. Олаф вообще склонен к гигантомании и напрочь лишен чувства меры, особенно в выпивке и подружках. С тех пор, как мы переехали в Осло, пил он все больше, а творил все меньше.

Хорошее, что между нами было, с каждым днем утекало, как гелий из воздушного шарика. Однажды я поняла – ничего не осталось.

Совсем ничего!

Это осознание пришло ко мне на прошлое Рождество вместе с длинноногой девицей дезабильё [5] , которая потребовала оплатить их с коллегой сексуальные услуги, якобы оказанные Олафу, пока я ездила за покупками. Я не нашлась, что ответить! Молча выставила поблядушек за порог – в чем стояли, собрала вещи, усадила Малыша в машину и уехала в деревню, к дальней родственнице, и попросила Дидрика официально подать на развод. Но Олаф не хотел смириться с расставанием. Он тоже нашел советника – или советницу, не знаю, – и объявил, что желает « единолично воспитывать нашего общего и единственного ребенка мужского пола, нареченного Нильс », так как у него имеется собственное жилье и профессия, а у меня аж ничего нет.

Поддаваться на его эмоциональный шантаж я не собираюсь, тем более отдавать Малыша. Жить с непредсказуемым отцом-алкоголиком – что может быть хуже?

– Не знаю, как ты это сделала, Лени, и не хочу знать. Главное, что с таким контрактом можно начинать работать.

– Начинать? Дидрик, посмотри внимательно – это подлинный контракт, в нем есть печати, дата, подписи… Чем мало для суда?

– Угу. Все так – подписи, печати. Понимаешь, Лени, твой контракт всего на три месяца. Что-то вроде испытательного срока. Когда у тебя будет контракт на год, мы аргументированно заявим суду, что мать ребенка имеет постоянный источник дохода, превышающий разовые финансовые поступления его отца.

– Интересно, откуда у этого мудака взялись «разовые финансовые поступления»?

– Не хочу тебя огорчать, но твой муж (Олаф – твой супруг, пока вы официально не разведены) продал одну картину за очень приличные деньги.

– Кто мог польститься на его убогие художества?

– Наверняка опять напился с каким-нибудь русским олигархом! – поддержала меня Брид. – Нельзя как-то оспорить сделку? Без денег он сразу станет сговорчивым.

– Картина продана через интернет-аукцион анонимному покупателю. Называется «Владычица морей», налоги он внес, имеет на руках подтверждающие документы. Я все тщательно проверил, дорогие дамы. Думаете, мне клиенты зря платят деньги?

– Вот ублюдок! Продать мой портрет, чтобы испортить мою жизнь! Ему ребенок даром не нужен, вы же знаете. Слушай, Дидрик, возможно по суду признать его алкоголиком? Невменяемым на все мозги?

– Что ты выиграешь? Лишишься ребенка – его заберут в фостерную семью: у отца – алкогольный психоз, а мать не имеет средств к существованию и собственного жилья. На особняк ты не можешь претендовать – он унаследован задолго до брака…

Действительно, Олафу достался от двоюродной бабки замечательный дом в Осло, самый настоящий каменный двухэтажный особняк в старой части города, настолько дорогущий, что даже продавать его не имело смысла – налоги откусили бы больше денег, чем жадный мальчик от рождественского пряника. Пришлось перебраться из Бергена в официальную столицу Норвегии, здесь мы расписались. Я не слишком лукавила, когда припасла себе должность менеджера галереи и управляющей отеля, потому что на нижнем этаже особняка мы устроили арт-галерею, а верхние комнаты сдавали приезжим знакомым, которых у нас было великое множество, конечно, неофициально. Мне приходилось все делать самой – от стирки и готовки до переговоров с арт-дилерами и аукционистами – горбатиться по восемнадцать часов в сутки. Зато деньги у нас начали водиться. Когда родился Малыш, я даже нанимала «помощниц»: нелегальных мигранток из разных стран, пока очередь не дошла до бойкой девахи из Индии. Олаф затеял изучать с нею «камасутру», за тот случай я его простила – по глупости, и дальше обходилась исключительно своими силами.

Самому муженьку отель и галерею – очень хлопотное хозяйство – не потянуть, за пять лет я узнала его, как никто. Он будет напиваться с гостями и друзьями каждый божий день, пока не закончатся деньги, а все дела пойдут прахом.

– Пусть его дом хоть огнем горит – больше я туда не вернусь! Но и уезжать из Норвегии я не планировала. Как я могу оставить Малыша с теткой на целых три месяца?

Кожа на переносице у Брит собралась мелкими ехидными складочками:

– Лени, посмотри правде в глаза. Вы в своих арт-группах привыкли жить на не-пойми-какие деньги. То гранты, то еще какие-то подачки. Никто из вас в жизни не трудился, кроме как на общественных работах по предписанию суда.

Я не обижаюсь, нет: это «профессиональная деформация». Проще говоря, люди, вынужденные страдать в офисном заточении пять дней в неделю, считают всех, кто живет иначе, тунеядцами и асоциальными личностями.

– Ну, а как ты хотела? Богема – это плесень на сыре буржуазного общества.

Брит растянула губы в ниточку:

– Попробуй поработать, Лени, вдруг тебе понравится?

Ладно, придется попробовать.