Форелевая рыбалка

На улице совсем стало темно. Если раньше от костра ещё виднелись отблески света, то теперь он, накрытый коптильней, совсем перестал светить, а лишь поблёскивал кроваво-красными огоньками, изредка выпуская в небо мерцающие блёстки. Женька сходил в палатку и принёс модный финский фонарик, сделанный в Китае, с боковой подсветкой, и, включив, поставил его на стол. Сразу стало уютнее.

– А что рассказывать-то. Вам, наверно, неинтересно будет.

– Расскажите, – попросил Женька, поудобнее усаживаясь у стола и намазывая себе хлеб маслом.

– Пожалуйста. Вы воевали?

– Нет, слава богу, хотя тогда все на фронт собирались. Ну и я с девками в управу ходила. Тоже хотела на фронт втихаря от мамки сбежать. Но нас отругали и домой отправили. – Баба Анни усмехнулась. – Но в сентябре, когда немец к Ленинграду подошёл, всё-таки взяли. В госпиталь. Он отсюда недалече был, километрах в ста. Посёлок там был такой, Ореховка, в стороне от дороги. Образования медицинского у меня не было, так что определили меня и мою подругу в прачки. Подруга моя Томка померла, ещё в восемьдесят шестом, она тут в крайнем доме жила. А я, значит-то, ещё живу.

– А в госпитале что вы делали? – поинтересовался Сом.

– Так я же говорю, стирала. И портки солдатские, и бинты, да много чего, сейчас не вспомнишь. Работы много было. Не высыпалась совсем. Бывало, прикорнёшь у бака, а тебя уж зовут. Надо же не только постирать, но ещё и высушить. Бинты прогладить, а утюги тогда чугунные были, все руки отмахаешь. Правда, хорошо было у меня на стирке, тепло от печки, так что зимой к нам греться ходили да покурить. Я тогда и закурила. От голода закурила. Покуришь, бывало, и есть не хочется. – Старушка засмеялась.

Худяков положил перед рассказчицей пачку сигарет Cabinet и зажигалку, приглашая закурить.

– Нет, нет. Я уж давно бросила, как дочку носить начала. Мне тогда наш врач Моисей Яковлевич, прекрасный человек, сказал, мол, хочешь здорового ребёнка, бросай курить, Аня. Он меня Аней называл, а я и не возражала.

– А что, совсем с едой плохо было?

– Очень плохо. Особенно первый год. Зимой-то совсем голодали, а как лето сорок второго настало, так полегче сделалось. Нас по весне в лес стали отряжать, черничный лист собирать, смородиновый, брусничный. В госпитале из него чай заваривали, раненых поить. А как грибы пошли, так совсем хорошо стало. Правда, их раненым не давали, желудки у них слабые, грибы не принимали. Так, отварчику похлебают, и то хорошо. Пацанята местные выручали, рыбки наловят, принесут. Да и снабжение стало налаживаться. С Ладоги рыбу нам привозили. В общем, пережили.

– А немцев видели? – вступил в разговор Бак.

– А как же, видела. Пленных мимо нас гнали, много гнали. Мы вначале на них всё смотреть бегали. А потом надоело, не до них. Раненые, которые ходячие, бывало, выйдут и смотрят. Курят и молчат.

– Скажите, – поинтересовался Женька. – А награды у вас есть?

– Да какие награды, – отмахнулась рукой баба Анни и рассмеялась. – Дали уже после войны. Меня контузило, за это и получила.

– Расскажите, как контузило? Вроде у вас тыл был. – Худяков нетерпеливо поёрзал.

– Зимой сорок второго немец бомбу кинул. Взорвалась она недалеко от кочегарки. Я тогда бельё кипятила, ну и шибануло меня. Я ещё себе тогда ноги сильно обварила. Всё переживала потом, что с такими ногами замуж не выйду. Но ничего, вышла.

Увидав заинтересованные лица ребят, баба Анни вздохнула.