Историческое изменение происходит тогда, когда ожидаемое обновление условий и обстоятельств от одного момента к другому не совершается, как ему положено, а нарушается. Паттерн обновления узнаваем, но искажен: он изменился. В истории помехи, не позволяющие тому или иному паттерну повториться в точности, по большей части находятся за пределами человеческого контроля, тогда как языковые помехи должны быть подвержены регулировке — иначе коммуникация провалится. «Шум» — это нерегулярное и неожиданное изменение. Действенность языка требует, чтобы шум был сведен к минимуму. Это достигается преобразованием нерегулярности в равномерную пульсацию, которая сопровождает коммуникацию как устойчивый по тону и громкости гул. Темп языкового изменения регулярен, так как коммуникация не работает, если само ее орудие хаотично колеблется. В языке «шум» истории преобразуется в ненавязчивый гул равномерного изменения.
Эти новейшие достижения в исторической теории языка требуют пересмотра статуса произведений искусства как исторических свидетельств. Исторический процесс в большинстве своих разновидностей подвержен непредсказуемым помехам, которые не позволяют истории претендовать на роль прогностической науки. Языковые же структуры приемлют лишь такие помехи, собственная регулярность которых не вступает в конфликт с коммуникацией. Наконец, история вещей допускает больше помех, чем язык, но меньше, чем институциональная история, так как вещи, которые должны выполнять функции и передавать сообщения, не могут быть оторваны от этих целей без потери своей идентичности.
Внутри истории вещей мы находим историю искусства. Произведения искусства подобны не столько орудиям, сколько системе символической коммуникации, которая, чтобы обеспечивать некоторую надежность, должна быть свободна от чрезмерного «шума» во множестве копий, делающих коммуникацию возможной. И в конечном счете может статься, что история искусства — в силу ее промежуточного положения между историей и языкознанием — обладает неожиданным для нее потенциалом прогностической науки, продуктивной, конечно, не в такой мере, как языкознание, но куда более, чем на то может рассчитывать история.
[1*] В современной терминологии какой-либо из наук эти термины, насколько мы можем судить, не слишком употребительны. Автор, по-видимому, имеет в виду их биологическое значение, фиксируемое, в частности, английским толковым словарем Вебстера за 1913 год: «неоморф,
[2*] A lo romano (
[1]
[2] Согласно Кроче, этот термин возник в беседе между Хансом фон Маре, Конрадом Фидлером и Адольфом фон Гильдебрандом в Мюнхене, приблизительно в 1875 году (см.:
[3] Mathematics Dictionary / ed. G. James and R.C. James. Princeton, 1959. P. 349–350. Профессор Йельского университета Ойстин Оре, которому я показал эту главу после того, как он поведал мне о своей работе над теорией графов, написал следующий отзыв: