Форма времени. Заметки об истории вещей

Невидимая многослойная структура рутины опутывает и защищает человека в любом обществе. Уже как отдельный живой организм он окружен целым церемониалом физического существования. Другой, менее плотный кокон рутины ограждает и защищает его как участника жизни семьи. Группа семей образует район; районы — город; города составляют область; области — государство; государства складываются в цивилизацию. Всем им соответствуют слои рутины, которые накрывают друг друга, становясь всё менее плотными, и оберегают человека от разрушительного своеобразия. Таким образом, рутина в целом обладает множеством центров и в то же время защищает многослойной оболочкой каждого человека. У одних людей защита имеет больше слоев, у других меньше, но никто не свободен от нее полностью. Конечно, система этих сопряженных, поддерживающих одна другую рутин смещается и колеблется, разбухает и сжимается в зависимости от множества условий — не в последнюю очередь от самой длительности, в чем мы убеждаемся всякий раз, когда в ткани повторяющегося действия появляется вариация ради вариации: так скучающий писец вводит тайные вариации во множество копий приглашения, которые ему приходится писать.

Выше мы описывали только один из срезов привычных действий, удерживающих любое общество от распада. Существует и другое их измерение — последовательность повторений. Каждое повторение одного и того же действия отличается от предыдущего. В последовательности эти версии — с постепенными изменениями, в том числе не зависящими от внешних причин, а вызванными лишь потребностью того, кто совершает действия, в переменах на протяжении долгих периодов повторения, — обнаруживают ясно выраженные во времени паттерны, краткую попытку описания и классификации которых мы предпримем ниже (с. 133 и далее). Проследить эти волокнистые длительности поведения не так-то просто: их начала, концы и границы едва уловимы, а их описание, вероятно, требует особой геометрии, правила которой пока недоступны историкам.

Поведение опознается по его повторяемости, однако любое исследование поведения сразу ставит перед нами неразрешимый вопрос: каковы фундаментальные единицы поведения и насколько они многочисленны. Наше поле исследования в этой книге ограничено вещами и поэтому сильно упрощено: оно сводится к материальным продуктам поведения и позволяет нам заменить действия вещами. Это поле остается слишком сложным, чтобы с ним совладать, но мы хотя бы можем считать моду, историзм в архитектуре и Ренессанс аналогичными феноменами длительности. Каждый из них требует большого числа ритуальных жестов, обеспечивающих желаемое участие в том или ином обществе, и каждый обладает своей типичной длительностью (с. 135–136).

Теперь наша концепция копии включает в себя и действия, и вещи. Говоря о действиях, мы рассматривали повторение вообще, в том числе привычки, обычаи и ритуалы. Когда дело касается вещей (которые делятся на приблизительные и точные дубликаты), наше внимание переходит на копии и реплики. Но и к вещам, и к действиям присоединяются символические ассоциации. Символ существует за счет повторений. Он опознается теми, кто его использует, благодаря разделяемой ими способности придавать некоей форме одно и то же значение. Человек, который использует символ, ожидает, что другие совершат ту же ассоциацию, что и он, и что сходство в интерпретации символа перевесит различия. И едва ли какая бы то ни было копия обходится без значительной поддержки со стороны символических ассоциаций. Так, в 1949 году в районе горы Викос я сфотографировал местного пастуха-перуанца и показал ему, никогда не видевшему фотографий, его портрет — он не смог понять, что значит этот листок бумаги в пятнах, то есть узнать на нем собственное изображение, так как не обладал сложными навыками перевода, которыми большинство из нас пользуется без особых усилий как в двух, так и в трех измерениях.

В этом смысле все вещи, действия и символы — или весь человеческий опыт в целом — представляют собой реплики, постепенно меняющиеся не столько в результате внезапных изобретений-скачков, сколько в процессе мелких изменений. Люди издавна полагают, что значение имеют лишь крупные изменения вроде великих открытий — земного притяжения или кровообращения. Мелкие, малозаметные изменения, подобные тем, что возникают в копиях одного документа, сделанных разными писцами, игнорируются как несущественные. Согласно предлагаемой здесь интерпретации, изменения большого интервала и малого интервала подобны друг другу. Более того, множество изменений, считаемых крупными, оказываются совсем не такими крупными при рассмотрении в полном контексте. Так, историк, собирающий информацию, накопленную другими, имеет возможность по-новому истолковать весь ее массив, и заслуга новых выводов достается ему, хотя его личный вклад в свою теорию не превышает по величине вклад любой из отдельных единиц информации, на которых она базируется. Таким образом, различие, которое принято считать родовым, может быть лишь различием в степени.