Формула одиночества

– Ты не могла бы сначала поинтересоваться моим здоровьем, а затем задавать свои вопросы? – вкрадчиво спросила мачеха, и глаза ее недобро блеснули. – Вообще, какое ты имеешь право задавать мне свои вопросы? Следователь прокуратуры и тот оставил меня в покое, а ты приперлась тут права качать! Дерзишь Молодцову, чуть ли не хамишь ему! Ты-то смоешься в свою Сибирь, и поминай как звали! А нам здесь жить, работать...

Последние слова мачеха почти прошипела, а щеки ее побагровели от негодования.

Но Марина не удивилась столь быстрому превращению милой и обаятельной Ольги Борисовны в мегеру. Честно сказать, от прежней Ольги Борисовны мало что осталось. Раньше свое негодование она выражала громче и не стесняясь в выражениях. А сейчас то ли постарела, то ли боялась поднимать шум, но, скорее всего, это Марина повзрослела и уже не воспринимала свистящий шепот и недобрый прищур глаз как катастрофу.

Она лишь нахмурилась, понимая, что разговор предстоит не из легких.

– Давайте не будем ссориться. Думаю, нам стоит откровенно обсудить кое-какие проблемы, пока вами не занялись прокуратура и милиция.

– На что это ты намекаешь? – еще больше побагровела Ольга Борисовна.

И Марина в какой-то момент даже испугалась, что мачеху хватит удар.

– Во-первых, я хочу узнать, какие вопросы вы решали в Москве, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал не так жестко, как до этого. – Во-вторых, кто из местных мог навести похитителей на самые ценные экспонаты или даже участвовать в ограблении, и в-третьих, почему вы оставили отца одного в то время, когда он более всего нуждался в вашей поддержке.

– Милочка, – Ольга Борисовна с нескрываемым облегчением откинулась на подушки, – что за чепуху ты городишь? Какие еще вопросы я могла решать в Москве, как не по музею? Я все пороги обила в министерстве, старалась защитить усадьбу. Тебе же и дела до этого не было. Отиралась в своей Сибири или где-то там еще, и горя мало!

Марина стиснула зубы, чтобы не сорваться. А лицо Ольги Борисовны приобрело прежнюю окраску, умело подправленную макияжем. И она продолжала с плохо скрываемой издевкой:

– Остынь и занимайся своими делами. Не стоит ссориться у гроба Аркадия Сергеевича. Он этого не заслужил.

– Спасибо, что напомнили. – Марина в упор посмотрела на мачеху. – И все же почему именно вы поехали в Москву, а не отец?

– Милочка, – Ольга Борисовна смерила ее покровительственным взглядом, – ты забыла, что твоему отцу пошел восьмой десяток, и его уже начали посещать, как бы это мягче выразиться, – она повертела пальцами возле виска, – старческие заскоки.

– Простите, – процедила Марина, – мы с ним встречались три месяца назад на конгрессе историков в Пскове, и я не заметила у него никаких заскоков. Он каждое утро пробегал от трех до пяти километров, обливался ледяной водой, а его доклад на пленарном заседании был признан одним из лучших. И авторитет отца в научных и музейных кругах на несколько порядков выше, чем у вас. Это ему следовало поехать в Москву, чтобы решить эти вопросы. Сдается мне, вам выгодно представить его старым маразматиком. Или вы ездили в Москву по другим, лично вам интересным делам?

Лицо мачехи пошло пятнами, и она тяжело, как астматик, задышала. Но Марина знала: это – предвестник ярости. И Ольга Борисовна не преминула обрушить на нее громы и молнии.

– Как ты смеешь? – низким грудным голосом произнесла она и снова села на постели, не заботясь о том, что кимоно распахнулось, явив свету пышную грудь в дорогом бюстгальтере. – Я всю молодость отдала твоему отцу и Ясенкам. Я себя здесь похоронила ради них. Я...

Марина движением руки остановила взволнованную тираду.

– Только не надо о жертвах. Здесь вы получили все, что хотели. А без помощи отца вы ни за что бы не защитились. Я ведь в курсе, как вас тянули за уши с курса на курс в Архивном институте. Но вы вовремя влюбили в себя отца, потому что в тот момент он был вам выгоден. Вы не могли не понимать, что он почти на тридцать лет вас старше и у него есть дочь, которая всего на десять лет младше вас. Какой матерью вы собирались стать для меня? И зачем вешать лапшу на уши Молодцову? Он ведь в курсе наших с вами отношений.

– А ты злая, – устало сказала мачеха и откинулась на подушки. – Не можешь простить, что я отняла у тебя отца? Только что значит – отняла? Ты все равно не осталась бы в Ясенках. Ты у нас птица большого полета. А ты задумывалась, каково отцу в одиночку тащить этот воз? Ты когда-нибудь интересовалась, как мы тут выживали в девяностых? Твоего отца чуть не посадили за незаконную предпринимательскую деятельность. Это я вовремя подсуетилась, привлекла Молодцова... А так неизвестно, что бы случилось! Но тебя это не интересовало. Ты занималась своими раскопками, писала диссертации, публиковалась. Куда тебе до нас, нищих и грешных!