Формула одиночества

Убогую больничную обстановку Ольга Борисовна скрасила, как могла, красивым постельным бельем, дорогим пледом и телевизором на прикроватной тумбочке, которую для удобства перенесли к окну. Вторая тумбочка стояла у изголовья кровати, и Марина заметила на ней одну из семейных реликвий – дорогую китайскую вазу. Сколько Марина себя помнила, эту вазу берегли в доме особенно тщательно, потому что она когда-то принадлежала древней китайской династии императоров и стоила по этой причине баснословные деньги. Сейчас же в этой вазе стояли розы. Огромный букет роз, расточавших по палате приторные запахи.

Марине захотелось распахнуть окно, но мачеха боялась сквозняков и страшно сердилась, если в доме открывали окна. Сейчас Марине было абсолютно наплевать и на гнев Ольги Борисовны, и на ее чувства. Но все же не следовало начинать разговор со скандала, хотя Марину так и подмывало съязвить и по поводу обстановки в палате, и по поводу внешнего облика мачехи.

При ее появлении Ольга Борисовна села на постели, опершись на огромную пуховую подушку, и, протянув повелительно руку, приняла от своего собеседника красивую ажурную шаль, как с содроганием отметила Марина, тоже из семейных раритетов. Когда-то эту шаль привез в подарок своей супруге прапрадед Марины, возвратившийся из дальних странствий по Индии. Она задохнулась от возмущения, но все же нашла в себе силы и промолчала...

Ольга Борисовна накинула шаль на пышные плечи. С того времени, как они виделись в последний раз, мачеха заметно располнела, и хотя лицо ее слегка отяжелело, все же она была по-прежнему очень хороша собой.

– Мариночка! – сладко пропела она, а голубые, искусно подведенные глаза, словно по заказу, наполнились слезами. – Как хорошо, что ты вовремя подоспела. А то я в отчаянии! – Она сделала попытку заломить полные руки, но рукав роскошного черного с золотыми драконами кимоно задрался чуть выше положенного, явив взору большое родимое пятно – когда-то единственный изъян на теле мачехе. И она поспешно опустила руки.

– Все бросили меня, – деловито пожаловалась она и промокнула кончики глаз крошечным белоснежным платком. – А эти милиционеры и прокуратура... Вандалы, неумехи, слоны в посудной лавке... – Она с досадой махнула рукой. – Им наши слезы... – И пристально посмотрела на падчерицу. – Тебя уже допросили?

– Допросили, – ответила Марина и перевела взгляд на типа в очочках. Все это время он сидел молча и, Марина могла дать голову на отсечение, посматривал на нее с опаской.

Мачеха заметила ее взгляд и непривычно засуетилась. При этом взгляд самой Ольги Борисовны принял угодливое выражение, и улыбнулась она тоже заискивающе, чего в былые времена за ней не замечалось.

– Мариночка, – снова пропела она, – ты неважно выглядишь! – И замахала руками. – Господи, что я говорю? Как можно выглядеть, когда такое горе!

– Я хотела бы поговорить с вами без свидетелей, – процедила Марина сквозь зубы и многозначительно посмотрела на типа в очках. Но он даже не шевельнулся, лишь в свою очередь уставился на Ольгу Борисовну.

– Но, Мариночка, это же... – растерянно произнесла мачеха, и ее глаза забегали. – Ты не помнишь разве? Руслан... Руслан Яковлевич Молодцов... Неужели ты забыла?

Марина нахмурилась. Этого ей только не хватало. Но немудрено, что она не узнала Руслана Яковлевича, того самого аспиранта, в которого когда-то безоглядно влюбилась. Что делает с людьми время! И как быстро стройный и худощавый молодой человек с внешностью «ботаника» превратился в раскормленного кабанчика.

– Простите, – сказала Марина тоном, который не очень смахивал на извинение, – и вправду не узнала. – И перевела взгляд на мачеху. – Но что это меняет? Или Руслан Яковлевич ваш наперсник, которому вы поверяете свои тайны? Однако в круг моих близких друзей он не входит, поэтому прошу вас, – она покосилась на бывшего аспиранта, – оставить нас наедине. У меня есть кое-какие вопросы к моей мачехе.

– Марина, – всплеснула руками Ольга Борисовна, – выбирай выражения! Руслан Яковлевич – начальник отдела в областном управлении культуры. Он специально приехал в наш музей, чтобы провести ликвидацию цивилизованно. Ясенки тоже очень дороги ему, но, сама понимаешь, не в его силах что-то изменить.

– А кому это под силу? – Марина почувствовала, что закипает от бешенства. – Вы хотя бы пробовали что-то изменить? Как я поняла, кому-то очень выгодно, чтобы музей сначала разграбили, а потом камня на камне не оставили. Или наоборот? Учтите, я не успокоюсь, пока не будет проведена компетентная ревизия всего фонда музея. До последней табуретки! До последнего цветочного горшка!

– Что вы волнуетесь, дорогая Марина Аркадьевна! Вон побледнели вся! – подал голос бывший аспирант. Он у Руслана Яковлевича тоже изменился. Стал мягким, шелковистым, как шкурка котенка. Обладателя такого голоса так и тянет погладить по спинке.

Но Марина испытала противоположное чувство. Она даже сжала кулаки, чтобы не заехать ему по очочкам. Однако сдержалась. Не хватало еще прослыть хулиганкой и попасть в кутузку за избиение должностного лица.