Формула счастья

…Несравненно более высокая ступень развития. Но их интеллект в узком смысле слова — то есть без знаний — равен человеческому. Так что наш шанс догнать их в научном и техническом отношении совершенно реален и находится не в таком уж отдаленном будущем. То, в чем они будут превосходить нас очень долго, может быть навсегда, это их духовность. Объединенный дух их цивилизации…

Да. В конечном счете и Штейн, как и все другие, принял превосходство юсов за несомненный факт. И ошибся. Что в сущности означает для цивилизации объединиться духовно? Разве каждый из индивидов становится в миллиарды раз выше и сильнее духом? Ответ очевиден: нет. Хотя бы потому, что духовность количественно не измеряется. Это личное качество. И если произвольное количество личностей объединит это свое качество, в результате получается не сложение, а всегда только одно. Унификация, обезличивание, уравниловка, коммунизм — название не имеет значения. Но вряд ли они достигли этого целенаправленно. Наоборот, вероятнее всего, оно настигло их коварно и постепенно, как это изначально присуще всем социальным бедствиям.

Да, так. Чрезмерно высокую цену заплатили они за свое безмятежное, беспроблемное, безопасное бытие. Платить предстояло им и сейчас — в этом действительно уникальном поединке со мной.? Я готов, — произнес я отчетливо. — Мой дух против объединенного духа всей цивилизации. ОДИН НА ОДИН. Их реакция была банальна, но недвусмысленна: свет погас. Прекратились и звуки с недалекой площади. Я лег. Кровать не скрипнула, простыни не прошелестели. Их материя скользнула по моему телу и замерла. Я уже не чувствовал ничего другого, кроме запрограммированных в них усыпляющих импульсов — все труднее преодолимых.

Положил руки на грудь и закрыл глаза. Начало становилось дьявольски сложным. С одной стороны, ни в коем случае нельзя было уснуть, с другой — нужно было непременно расслабиться, чтобы быть настолько доступным для юсиан-ских воздействий, как если бы я спал. То есть, нужно было привести свое сознание в некое сбалансированное состояние — например, вспомнить что-нибудь, достаточно приятное для расслабления и в то же время достаточно тревожное, чтобы сохранять бдительность. Вспомнил — но не что-нибудь, а кого-то.

Если я достиг упомянутого баланса, то длился он только считанные секунды. И все же, похоже, что материи именно в этот краткий интервал получили необходимый им импульс, чтобы перейти — переключиться — на следующую фазу. А может быть, и сами негуманоиды нашли, наконец, в себе силы отойти от своих стереотипов и действительно форсировали контакт? Не знаю. Но когда открыл глаза, тьма продолжала быть все такой же черной и, несмотря на это, примерно в трех метрах над собой я увидел свое ее ственное яркое отражение.

Я всмотрелся в него с некоторой досадой — опять разные оптические трюки, сказал я себе. Однако очень скоро понял, что эти вещи совсем не столь элементарны. В действительности и потолок не был зеркальным, и то, что я видел, не было моим отражением. Его глаза были закрыты. А формы — объемны. Голограмма? Отражение лежало горизонтально в воздухе лицом вниз и со скрещенными на груди руками. Излучало внутренний свет, но он, против всякой логики, не оживлял его. Как раз наоборот — придавал ему скованный, мертвецкий вид, чему впрочем значительно способствовала и его поза. Как будто я видел свой собственный труп — заботливо набальзамированный и причесанный, он во мраке мало-помалу опускался ко мне.

Я пошевелился, и то, что только что было кроватью с простынями, вроде как расплескалось, словно теперь я быд погружен в какую-то густую жидкость. Я приподнялся на локтях и наклонил голову. По моему телу сновали тысячи фосфоресцирующих черточек, вперед-назад, налево-направо. Они метались и явно искали друг друга, хотя на вид были абсолютно одинаковыми, а как только находили подходящего «партнера», выстраивались в правильные ряды. И продолжали двигаться уже в виде пунктирных линий, а к ним присоединялись все новые и новые. Брожение быстро заменялось строгим порядком. В конце концов я, как и силуэт Оде-сты на опустевшей базе, оказался в этих пунктирах весь целиком. Они изучали меня, опознавали, запоминали. Я не чувствовал их прикосновения — в них, наверное, не было ничего вещественного, — но был совершенно уверен, что они не только снаружи меня, но и внутри, в моем теле, в моем мозгу — повсюду. Снуют, перемещаются. А может быть — и в моей душе? Где бы она ни находилась. Лазают по ней…