— Тогда немножечко можно соврать, — объяснила Марфута.
С Даниилом поговорить нам не удалось. Так, несколько пустяковых фраз. Он хмурый, побледневший, но спокойный. Мы сидели недолго. Даже не успели хорошенько рассмотреть его аквариумы. А аквариумы хороши, рыбки в них превосходные!
Саша остался, мы ушли. Сидели у Милы. Что ей пришло в голову — просит называть её Людой. Можно и Людой — все равно Людмила.
Досталось от её мамы. Она считает, что нам вовсе не нужно ходить к Седых. Всякие слова о том, что мы не знаем жизни, очень легковерны, излишне добросердечны и тэ пэ, и тэ дэ.
— Зря человека в таком преступлении не обвинят, — говорит она. — А сын его… Знаете, говорят: «Яблоко от яблони…»
— Он вовсе не плохой мальчишка, — сказала я. — А отец его не виноват. И мой папа хлопочет о нём.
— Ну, это личное дело твоего папы, — недовольно поджала губы товарищ Цапкина-старшая. — Я бы никогда не стала этого делать. Седых твоему папе мог наговорить что угодно, разжалобить его — поди разбирайся.
— Но ведь мы всегда говорим: надо верить человеку. И газеты об этом пишут.
— Пишут, конечно. И верить, естественно, надо. Но всему есть разумный предел. Верить надо честным людям, а тут… Извините, я не знаю, какой он. Это выяснит суд.
Мне очень не понравился этот разговор, как не нравится всё в Софье Петровне. Но, видимо, я неустойчивый мелкий человечишка — в мыслях у меня закопошилось: неужели Павел Иннокентьевич преступник?! Я уверена, что на мошенничество он не способен, но ведь жулики могли его окрутить.
Представляю, что переживает Даниил. Предъявили бы такое обвинение моему папке!..
А вокруг звенит и гремит превосходная жизнь. Все газеты полны радостными сообщениями о нашей новой победе: «Енисей перекрыт! Он будет работать на коммунизм!» Я представляю себе штурм этой могучей сибирской реки. Батюшка-Енисей… Непокорный, своенравный, порой бешеный. И тебя смирили наши. Теперь, милый, потрудишься для нас. Ну, и мы тебя не обидим, украсим берега новыми светлыми Дивногорсками. Имя-то какое хорошее городу дали!..