Формула смерти

Я видел Василия Макаровича Шукшина за 26 часов до смерти. Он умирать не собирался. А, несмотря на то, что знал уже о формуле смерти, был настолько далек от мысли приложить ее к Шукшину, ибо в нем бурлила энергия сражения за Родину (в прямом и переносном смысле). Он, собственно, пришел не ко мне, а навестить своего друга, алтайца, который жил в Москве и промышлял изготовлением открыток с портретами известных советских актеров. Я не помню ни его имени, ни его фамилии. Хорошо помню, что был он года на два старше меня (мне было тогда 29 лет), и что лечил я его от алкоголизма. Шукшин же привез ему полный портфель разных банок, бутылочек с настойками алтайских трав. Все настойки, конечно, были на спирту. Я популярно объяснил Василию Макаровичу, что его другу нельзя и «капли алкоголя». Шукшин очень расстроился, Промямлил: «Мне вот тоже нельзя, я же пью! И помогает…» В конце, так как и он, и я торопились, он открыл портфель и аккуратно выставил свои снадобья прямо на пол, в угол. А на другой день, будучи в библиотеке ЦОЛИУв, что на Кутузовском проспекте, прямо за институтом курортологии, роясь в книгах, где-то в 6 или 7 часов вечера я услышал, что умер Шукшин. Получается, что не прошло и суток, как мы с ним виделись, до того, как он умер. Точно я не хронометрировал. Может быть и сейчас что-то путаю. Лидии Николаевне я все и много раз рассказывал о нашей последней встречи с Василием Макаровичем, она может меня поправить, ибо знает все по минутами: от его приезда в Москву, до его смерти на теплоходе в станице Клетская. Там, где стоял теплоход, на котором умер Шукшин, Лидия Николаевна опустила венок в воду на дне открытия «Шукшинских чтений» на Дону.

Есенин и Шукшин, по логике их мотивов, по состоянию духа и накалу творческой энергии никак не могли умереть естественной смертью! Если же они все же умерли естественной смертью, значит матушка природа глупа и расточительна. Но, самое страшное, она, природа (или Природа), совершенно безответственна и перед людьми в целом, и перед каждым отдельным человеком!.

Иоганн Барух Галант, мой первый учитель по психиатрии, считал, что Есенин повесился, ибо был в алкогольном маразме. Искренне так считал! Никто и ничто не принуждало его к этому заключению. Но, «Клен ты мой, опавший, клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись под метелью белой?» Это было написано в палате больницы, которая ныне им. П. Б. Ганнушкина (да, того самого, красного профессора, сломавшего жизнь им обоим: Есенину, и его хулителю Галанту). Галант не чувствовал русскую поэзию, ибо русский язык знал, как иностранец. Рильке, например, он читал в упоении! Пять последующих стихотворений Есенина – песни! Каждая строка – пронзительно яркий и точный образ. «До свиданья, друг мой, до свиданья,…» – я не считаю предсмертным и, думаю, достаточно убедительно аргументировал эту свое мнение. Но, Прокушев и К. оказались формально сильнее меня. Поэтому вокруг Есенина, что было наврано, то и осталось: и кровь, и перерезанные вены, и попытка броситься под поезд (кстати, мне, бывшему судебно-медицинскому эксперту, вскрывшему более сотни трупов самоубийц, бросившихся под поезд, все же не понятно, как это можно попытаться броситься под поезд? Например, Анна Каренина пыталась броситься под поезд! А Вронский ей помешал, ибо во время схватил ее за ногу! Да простит меня Л. Н. Толстой!).

Для меня и смерть Есенина, и смерть Шукшина насильственны! Но, это отнюдь не значит, что они могли бы жить дольше (хоть на секунду), если бы насилия над ними не совершалось бы. Формула смерти ни на йоту не изменит Уголовный Кодекс. То, что человек все равно бы умер, если бы над ним не совершено было бы насилие, не освобождает насильника от уголовного наказания.! Как не освобождает убийц, умирающего от рака больного, новорожденного младенца, обреченного умереть возле мертвой матери, родившей в голой, безлюдной ноябрьской степи, столкнувшего с высотной крыши человека, уже собиравшегося спрыгнуть с нее, и оставившего предсмертную записку о своем добровольном уходе из жизни. (Я привел лишь некоторые случаи из своей собственной судебно-медицинской практики).