Формула творения

Милана, поставив зажжённую свечу перед ликом Николая Чудотворца, начала читать молитву, заглядывая в маленький молитвослов. Артур всегда удивлялся тому, насколько женская психология, видимо, в силу врождённого интуитивизма и эмоциональности, восприимчива к религиозному мироощущению. Сам же молодой человек испытывал в душе странное раздвоение. С одной стороны, Салмио готов был поверить в Бога сердцем, а с другой — его склонный к анализу ум исследователя автоматически выставлял ряд контрдоводов божественной картине мира. К примеру, обилие несправедливости и зла в мире, возможность объяснить происходящее в природе без апелляции к потустороннему. Молодого учёного смущали и противоречия в христианской проповеди, рисующей, к примеру, до странности чёрно-белую картину загробной жизни, разделённую между раем и адом. Ведь люди в основной своей массе не являются ни чистейшей воды праведниками, ни законченными злодеями-грешниками. Тогда откуда же подобная философия наивности? Разумеется, Артуру была известна и знаменитая дилемма французского мыслителя Альбера Камю: «Бог либо милосерден, либо всемогущ, но не и то и другое вместе взятое — уместно предположить лишь что-то одно». Если милосерден — то почему не пожалеет безвинно страдающих людей, например больных детей? Значит, не настолько всемогущ. А если всё-таки обладает неисчерпаемым могуществом — почему не изживёт торжествующее зло? Не положит ему конец? Значит, немилосерден. Эта убийственная логика, разрушающая привычные каноны о всеблагом и одновременно всемогущем Боге, отчасти нивелировалась церковью введением тезиса о наличии свободы выбора у человека, дающей ему право определиться с предпочтениями, чему и кому служить. Христу или антихристу, злу или добру. Но что способен выбрать только что родившийся дауном младенец, не успевший нагрешить, уже наказанный своей страшной болезнью? Что могут выбирать животные, не имеющие развитого мышления и вынужденные следовать собственным инстинктам и природной необходимости? Как и большинство жителей планеты Земля, Артур не имел ответов на судьбоносные вопросы философии и морали. Это мучило его. Ему отчаянно хотелось верить в реальность загробного существования. Верить в то, что где-то там, за далью времени и судьбы живут в другом, параллельном мире его умершие родители, горячо любимые мама и отец… Но как примирить логику и веру, найти идею для синтеза научных и религиозных истин, обрести мудрость компромисса?

Поэтому, сохраняя за собой право на веру, сердцем чувствуя присутствие над людьми высшего начала, он признавал — человеческие взгляды на сущность божества далеки от реальности и нуждаются в дальнейшем развитии. Действительно, почему наука и религия так стараются противоречить друг другу? Им же нечего делить. Они имеют, в общем-то, одну и ту же цель: человеческое счастье. Почему тогда представители различных религиозных конфессий зачастую не могут понять друг друга, считают инакомыслящих отступниками от истинной веры? Ведь главное — облагораживающая вера в добро, пусть и неодинаково трактуемое. Салмио вспомнил вольный пересказ известного библейского поучения, относящегося к притчам царя Соломона: познавайте окружающее, потому что через познание придёте к Богу. Научные методы познания космоса, общества и человека необходимо соединить с этикой и чистотой религиозной интуиции, чтобы знания и факты уточнили смысл объекта веры, а интуиция помогла бы науке не потерять человеческую теплоту и гуманизм. Нужно постепенно избавляться от фарисейского догматизма; все мировые религии когда-то, особенно в период своего зарождения, прошли путь отрицания отживших схоластических заблуждений. Пусть, на здоровье, существует плюрализм во мнениях. Руководством же для любой приемлемой морали, как религиозной, так и научной, но мнению Артура, должно было служить так называемое золотое правило этики, отражающее старинную и простейшую мысль: не делай другому того, чего не пожелаешь себе. Или в более расширенном и углублённом варианте, именуемом категорическим императивом Иммануила Канта: поступай согласно такой максиме, которая, по твоему мнению, должна стать всеобщим законом. И вот как раз здесь уже не требуется революционного переосмысления.