Формула всего

Драго стиснул стакан, и он чуть не лопнул. В висках застучало – ну гибель, братья! Она будет жить, будет пить и плясать, махать своей юбкой и, потея, как лошадь, отдуваться, как лошадь, а те, кто умеет, – они умрут, должны умереть!

Драго мстительным взглядом обвел помещение и увидел, как Антощ выходит – куда-то на улицу, с кем-то еще. Он последовал за ними.

Гажиха, запыхавшись, опала на стул, а муж наполнил перед ней рюмку и поднял тост.

Все крыльцо занимали люди. На широких перилах стояли стаканы – одни пустые, другие нет. И стаканам, и людям было здесь тесно. Общий интерес привлекал брандмейстер – он выдавал за сюжетом сюжет. Слева и справа от него стояли двое военных; один, кажется, казачий есаул. Оба были одинаково хмельны и хороши. Худой семинарист, прибившийся к ним то ли случайно, то ли по знакомству, был трезв и плох. Он внимательно слушал и даже как будто иногда порывался что-то сказать, но в последний момент безнадежно робел того, что его мнение кого-то обидит, и поэтому молчал, смущенно улыбаясь.

– Он подался в город, – продолжал брандмейстер. – Связей никаких, жрать что-то надо, он пошел в бригаду, к золотарям – черпал дерьмо, и так десять лет!

– Отменно! – с удовольствием заметил казачий есаул. – Из князи в грязи!.. Я бы лучше застрелился. А вы?

Семинарист вздрогнул. Сам с собою он на эту тему говорил часами – четко, умно, афористично, а тут растерялся: всей правды не скажешь, а частями не стоило.

– Я не знаю, – он опять улыбнулся – виновато и беспомощно.

– А я знаю! – вмешался в спор городской фельдшер. – Жизнь заставит, и еще не такое сочтешь за счастье! Люди капризничают – плохо им, худо, а у нас в госпитале то и дело то руку отрежут, то ногу или две. Так они даже радуются, благодарят: «Спасибо, доктор, замечательно отрезали»!

– Это вы мимо, – друг есаула, тоже военный, сощурил глаз. – Спор не об этом. Калекой порой быть весьма благородно, особенно если боевая рана – за веру и Отечество. Это одно. Тут почет! А другое дело – так опуститься, что копаться в какашках!

Фельдшер парировал:

– Вы слишком брезгливы.

– Господа, постойте! – общительный брандмейстер замахал руками. – Я не досказал! Хоть и золотарь, этот парень не плакал! Золотой портсигар однажды выудил. И не только… Деньги копил – десять лет копил, а потом открыл собственное дело! Кого-то припугнул, с кем-то столковался, ну и живет теперь в ус не дует.

Фельдшер кивнул:

– Деньги не пахнут.

– Я думаю… иначе, – произнес семинарист и сразу пожалел, потому что фельдшер поспешил уточнить:

– А как вы думаете?

– Я? – семинарист округлил глаза. – Я… Я…

Все засмеялись, и этот смех стал для семинариста почти спасительным, потому что он его разозлил, и молодой человек, пусть с запинками, но все же сумел ответить:

– Так, по-вашему, стоит полжизни нырять в дерьмо, чтобы разбогатеть в старости, когда уже сам никому не нужен и все зарятся только на твои деньги?

– А как же еще? – ответил брандмейстер машинально, не думая.

– По-моему, самое честное дело – самоубийство! – семинарист сказал и побледнел.

Раскрасневшийся от водки брандмейстер отечески похлопал его по плечу:

– Милый друг, вы еще молоды. Это у вас идет от мечтательности и нежности. Не хотите возюкаться – это ясно и всем знакомо, но не будете возюкаться – пойдете на дно! Захлебнетесь еще быстрее! А жизнь нужна, чтобы выскочить. Вы согласны? – обратился брандмейстер к есаулу.

Тот выплюнул семечку и сказал:

– Я служу Родине, мне все равно.

– Да вам просто спорить неохота, а так вы со мной согласны, – брандмейстер считал дискуссию завершенной, но семинарист пошел дальше.

– Может быть, вам и по нраву купаться в помоях, – сказал он гордо. – Но я грязь не люблю.

– Вы не поняли, юнга! – снисходительно пояснил брандмейстер. – Я тоже грязь не люблю. Я люблю жить! Жизнь! Назло всем!

Если бы кто-нибудь в этот момент следил за Драго, он бы заметил, как по его красивому смуглому лицу пробежала тень – мучительно-злая; ему было больно, кулаки сжались. Но никто не следил. А тихое бешенство было готово хлестнуть через край.

Брандмейстер смеялся. Семинарист окончательно спутался и сказал совсем не то, что на протяжении нескольких лет вынашивалось у него в мозгах с тайным трепетом и терпением. Он бросил брандмейстеру:

– Вы пьяны!

– Ну так и что же?! Я люблю жизнь! Всякую жизнь!

– Правда, любишь? – Драго просто шагнул вперед.

– Да! – подтвердил брандмейстер.

Удар кулака повалил его с ног. Из носа брызнула кровь. Брандмейстер заорал. Драго круто развернулся и пошел прочь.

Оба военных вели себя так, как будто цыган ничего не сделал.

– Что это с ним? – спросил есаул.

Антощ ответил:

– У него горе.

Брандмейстер, так и не встав с земли, ощупывал лицо, сунул пальцы в рот – один зуб качался.

– Это ему так не пройдет, – пробормотал брандмейстер.

– Лучше не лезь, – предупредил салахор. – Ты проиграешь. Он не прав, но я – за него. Он мне как брат.

Драго между тем, проходя через зал, бросил Марине, даже не повернувшись в ее сторону:

– Девок зови!