Форпост

- Ну, если так, - помолчав, продолжал Хаммер, - я вам вот что скажу: я заплачу по семьдесят пять рублей за морг и не дам вам пропасть. Мы отвезем вашу жену в колонию и устроим ее в школе. Там тепло. Вы оба перезимуете у нас, а за работу я вам буду платить, как нашим батракам.

При слове "батрак" Слимака передернуло, но он промолчал.

- От ваших мужиков, - сказал Хаммер, поднимаясь с порога, - вы не дождетесь помощи. У них не христианское сердце. Это скоты... Будьте здоровы.

- Счастливый вам путь, - ответил мужик.

Хаммер ушел. На закате за лежавшей без памяти Слимаковой приехали сани и увезли ее в колонию. Слимак остался на пожарище. Прежде всего он достал из-под навоза мешочки с серебром и с бумажными деньгами и рассовал их по карманам зипуна. Потом перенес в конюшню уцелевшую от пожара одежду и утварь и, наконец, подбросил сена коровам. Ему показалось, что эти бессловесные твари смотрят на него с упреком, как будто спрашивают:

"Что ж это вы делаете, хозяин, неужто ничего лучше не надумали?"

"А что мне делать?.. - отвечал себе мужик. - Ну, остались у меня кое-какие деньги, даже, можно сказать, немалые деньги, да что толку? Если я сызнова построюсь и лошадей заведу, опять что-нибудь приключится: такое уж тут место несчастливое. Вот перейдет сюда немец и отвадит нечистого, а мне с ним не совладать".

Наступил вечер, а Слимак все еще бродил по двору с таким чувством, как будто что-то удерживало его на месте, как будто ноги у него примерзли к земле. Он попытался возбудить в себе гнев и принялся сам перед собой охаивать свой хутор.

- У-у... пакость... - ворчал он. - Было бы что жалеть! А то земля не родит, кругом ни души, заработков никаких, а чего солнце не выжжет, то смоет водой. Не для того же мне тут оставаться, чтоб на мне разживались воры.

Он в самом деле обозлился: плюнул в сердцах, пнул ногой сломанные ворота и размашисто зашагал к мосту, не оглядываясь назад. По дороге он встретил двух немцев-батраков; весело разговаривая, они шли ночевать к нему на хутор. При виде Слимака немцы умолкли, но, едва разминувшись с ним, негромко засмеялись.

- Стану я зимовать с такими стервецами, как вы!.. - буркнул Слимак. Пусть только малый мой вернется из тюрьмы да поправится баба, я на край света уйду, лишь бы глаза мои вас не видали...

В ясном небе загорелись звезды; из-за леса выплыла луна. За мостом мужик свернул налево и вскоре остановился возле колонии Хаммера.

У ворот послышалось покашливание, там чернела какая-то тень.

- Это вы, пан учитель?.. - спросил Слимак.

- Я. Ну что же, решили продать землю?

Мужик молчал.

- Может, это и к лучшему... Да, пожалуй, к лучшему, - говорил учитель. - Один вы на этом клочке много не навоюете: очень уж вам не везет, а так хоть других выручите.

Он оглянулся по сторонам и прибавил понизив голос:

- Но у нотариуса вы поторгуйтесь с Хаммерами, ведь вы им оказываете услугу. Как только они с вами уладят это дело, Кнап отдаст свою дочь за Вильгельма, выплатит ему приданое и даст им еще денег в долг. Иначе в день святого Яна Гиршгольд выгонит их и продаст ферму Гжибу... На тяжелых условиях они заключили контракт с Гиршгольдом.

- Это, стало быть, Гжиб хочет купить колонию? - спросил Слимак.

- А вы думали кто? - сказал учитель. - Гжиб покупает для сына... Иосель уже с месяц тут шныряет, и, бог знает, чем бы все это кончилось, если бы вы не решились продать свой хутор.

- Гжиб? - повторил мужик. - Да лучше мне черта иметь соседом, чем эту холеру! И сто немцев так не доймут, как этот старый Иуда.

- А вы все-таки с ними поторгуйтесь, - прибавил учитель. - Кнап уже приехал, так что они не будут особенно упираться.

На ферме скрипнула дверь. Учитель тотчас заговорил о другом.

- Ваша жена, - громко сказал он, - лежит в школе. Вы пройдите туда...

- Это кто, Слимак? - крикнул со двора Фриц Хаммер.

- Я.

- Вы зайдите к жене, но ночевать будете в кухне. За больной присмотрит Августова, а вам нужно выспаться: завтра чуть свет мы едем.

Он скрылся за углом; дверь снова скрипнула. Должно быть, он ушел к себе.

- А вы где живете, пан учитель? - спросил мужик.

- Обычно в школе, но сегодня ночуем с дочерью в конюшне.

Слимак задумался и сказал:

- Видать, мою бабу только до завтра положили в горнице. А завтра нас прогонят в конюшню... Нет, нечего нам тут засиживаться.

Они вошли в темные сени. Откуда-то из дальних комнат доносился громкий разговор, прерываемый взрывами грубого смеха и звоном стаканов. Учитель взял Слимака за руку и потянул к дверям налево. В большой комнате, заставленной скамейками, тускло горела лампочка; в углу на топчане лежала Слимакова; какая-то старуха клала ей на голову мокрые тряпки. Комнату наполнял острый запах уксуса.

У Слимака сжалось сердце. Лишь теперь, ощутив этот запах, он понял, что жена его больна, тяжко больна.

Он наклонился над топчаном; Слимакова, прищурив глаза, вглядывалась в него. И вдруг заговорила хриплым голосом:

- Это ты, Юзек?..

- Я и есть.

Закрыв глаза, больная теребила край тулупа, которым была накрыта. Немного помолчав, она снова заговорила, на этот раз громче:

- Что ты делаешь, Юзек?.. Что ты делаешь?..