Форс-мажор. Рассказы

– Вот этого бронзового всадника, помнишь, вы с Николаем нам подарили на свадьбу, – в который раз напоминает она Наденьке, которая тоже не отличается высоким ростом, но с избытком компенсирует это объемом тела. Лицо ее напоминает повядшую грушу. Полные щеки обвисают над широкими округлыми скулами, уголки губ скорбно опущены, подбородок утонул в толстых складках морщинистой шеи. Наденька страдает склерозом, часто забывает только что увиденное или услышанное, и потому является великолепным, никогда не устающим от избытка или повтора информации слушателем.

Зато Сонечка уверена, что помнит все.

– А каким врачом Мишенька был! – говорит она, останавливаясь у пожелтевшей от времени фотографии красивого темноволосого мужчины на фоне новенького автомобиля «Победа», – каким хирургом! Мы, студенты, буквально заслушивались на его лекциях. Его часто спрашивали, надо ли говорить пациентам правду. Так он отвечал, как скальпелем отрезал: «Читайте классику. Правда – хорошо, а счастье лучше. Наше дело лечить. А правдой пусть прокуроры занимаются». Здорово, да?

Тогда, в хрущевскую «оттепель», за такие высказывания уже не сажали, но звучали они смело, даже вызывающе, и дурманили голову предощущением сладкого ветра свободы.

При слове «прокурор» устало кивающая каждому слову подруги Наденька оживает.

– Сволочи они, прокуроры эти. Мой, вон, все говорил, любого работника торговли через год сажать можно. Копни только. Да его самого копнуть, сразу бы гниль изнутри полезла. У нас двое детей, а он, гад, к этой лахудре, Машке из ОБХСС, бегал. А потом с Любкой из Минюста схлестнулся. Нашел кралю. А мне рассказывал, что они диссертацию вместе пишут. Так я ему и поверила! Все мужики одинаковы. Да и про твоего рассказывали…

Сонечка слушает ее с сочувствием. Мужья их были друзьями еще со школьной скамьи, но Миша пошел в медицинский, а Коля определился по юридической части. После свадеб дружили семьями. Надя работала бухгалтером в «Военторге» и, хотя ни в каких торговых махинациях не участвовала, мужа боялась отчаянно, об изменах его знала, но говорить о них решалась только с подругой, да и то с опаской.

– Завидовали, вот и болтали разное, – не соглашается Сонечка. – Мишенька мужчина видный был, бабы вокруг него вились, как мухи, а у него и в мыслях не было. Он мне все рассказывал.

– Так уж и все? – скептически улыбается Надя.

– Конечно, все! А чего ему скрывать? Вот, как сейчас помню…

Перемещаясь в прошлое, Сонечка возбуждается, щеки ее розовеют, и она словно сама молодеет.

– Знаешь, Миша, – немного смущаясь своими сомнениями, – говорила она за поздним домашним ужином, – вчера у нашей Раи из гинекологии юбилей был, мы ей настольную лампу с розовым абажуром подарили.

– А, это у такой кругленькой, с бородавкой на носу? – устало потягиваясь, уточнял супруг.

– Ну, вот видишь, ты ее помнишь. Она потом с мужем в ресторан пошла, так, говорит, тебя там с какой-то дамой видела. Вы шампанское пили. А ты вчера очень поздно пришел.

– Это Люба пила, пациентка моя, – не задумываясь, подтверждал он. – Я тебе сразу рассказать хотел, но ты уже спать ложилась. У нее, представляешь, сложная операция назначена. При неудаче возможен летальный исход. Она чувствует, что ей всего не говорят, позвала меня в ресторан, чтобы откровенно поговорить. Ты бы не пошла?

– Бедненькая, – соглашалась Сонечка. – Я тебя понимаю. Ты у меня такой замечательный!

С Раей из гинекологии она после это с месяц здоровалась сухо, всем своим видом показывая, как нехорошо наговаривать на ее мужа.

Доктор Раевский был нарасхват. Работал он в Пардаугаве, или, как тогда говорили, в Задвинье, в хирургическом отделении больницы Страдиня, читал лекции в мединституте, раз в неделю вел прием в поликлинике для совпартактива, ездил на симпозиумы. Да еще иногда, по особым просьбам с самого верха, делал частные визиты. Поэтому домой нередко приходил поздно, измотанный до предела. Сонечка в такие минуты старалась его не тревожить, даже не пытаясь анализировать, почему к исходящему от мужа аромату коньяка примешивается запах женских духов. Мишенька врач, с кем только не приходится ему иметь дело! Он сразу укладывался в постель и крепко засыпал.

– Видный вам муж достался, – нередко говорили Сонечке, и она счастливо улыбалась, не вслушиваясь, с какой интонацией произносятся эти слова. Михаил был высок, широкоплеч, обаятелен и обладал пронзительными, как рентген, карими глазами. И студенты, и пациенты его обожали. Особенно студентки и пациентки. «Зачем же, милочка, напрасно резать такое чудесное тело, оно еще вам пригодится», – любил приговаривать он во время пальпации, и тела любящих, как известно, ушами «милочек» буквально таяли от его прикосновений, чем, как утверждали недоброжелатели, он с удовольствием пользовался. «Наш пострел везде успел», – говорили они, называя его пальпацию «лаптацией».

Сонечка недоумевала:

– Ты же такой добрый человек, а про тебя постоянно сплетни пускают. Почему?