Форс-мажор. Рассказы

Стараясь шагать бесшумно, Карнаухов вернулся к неисследованным еще дверям и сразу отыскал ведущую в туалет. Возвращаясь, он нарочито громко сдернул ручку сливного бачка, зацепил ногой тазик у стенки, со стуком захлопнул дверь. Экстрасенсы, как ни в чем не бывало, сидели на своих местах и с отсутствующим видом смотрели в разные стороны. Не присаживаясь, Канаухов разлил остатки и предложил выпить за крепкую мужскую дружбу, которая надежней и верней любых лекарств. Оба врача с готовностью вскочили и сдвинули стаканы. Три последних кружка колбасы мгновенно перемололись в крепких мужских челюстях. Эдуард внимательно осмотрел опустевшую посуду и поднял глаза на Карнаухова.

– Видишь ли, Григорий, мы тут немного посовещались и решили, что определять с помощью рамок злоумышленника, стащившего в твоей мастерской несколько железяк, пусть и дорогих, не вполне этично. Помогающая нам сила дана для исцеления, а не для обличения, и если использовать ее не по назначению… К тому же экстрасенсорное провиденье не может служить доказательством. Представь, что ты придешь и на такой основе укажешь на конкретного человека. Тут не только пробой в чакре, тут и по физиономии схлопотать недолго! Так что…

– Все верно, мужики! – Карнаухов поднял руку с раскрытой ладонью – жестом понимания. Я и сам так подумал. Вы и без того мне очень помогли. Спасибо. А теперь мне пора. Верочка у меня – женщина строгая.

– Ни пуха! – пожелал Эдуард, а Леонид Ипполитович обнял Карнаухова и таки чмокнул его мокрыми губами в щеку.

Все трое, толпясь, направились в коридор. Карнаухов выходил последним и, уже на пороге, вдруг ощутив за спиной какое-то движение, оглянулся. Люстра под потолком ярко освещала гостиную, блики от фарфора слепили глаза, и статуэтки казались ожившими. Взмахнула крыльями нахохлившаяся сова. Пастушка на серванте переступила с ноги на ногу и – Карнаухов готов был поклясться – опустив правую руку с платочком, подняла вверх левую, пустую. Ее партнер присел ниже. Аист запустил клюв в бочонок своего соседа…

Карнаухов отвел глаза от фарфорового безумия и увидел, как за опустевшим столом трижды сошлись и разошлись, словно в прощальном приветствии, оставленные им рамки.

Англетер

За твою удачу! – сказал Фельдман, поднимая бокал с шампанским.

– За нашу! – скромно поправил я.

– За нашу, конечно, тоже. Но нам всем повезло, что на мостике оказался именно ты. Удача – редкая птица. И уж если родился в рубашке – не вылезай из нее.

– Спасибо. Не буду.

Мы выпили, и я невольно, словно пробуя на ошупь, пригладил пальцами волосы на голове чуть выше правой височной части. Ровно там, где неделю назад, в одночасье, прямо на капитанском мостике, у меня появилась первая в моей жизни седая прядка.

Заметил я ее, конечно, не сразу, фактически лишь на следующее утро, когда с электробритвой в руках подошел к зеркалу над умывальником в моей каюте. Возникла же она, без сомнения, накануне вечером, когда мы при сильном тумане подходили к датским проливам. На экране радара возникало все больше отметок, но особых помех для нашего теплохода они не вызывали, и я не нервничал. Пока на экране прямо по курсу и всего в трех морских милях от нас не возникла яркая, быстро приближающаяся световая отметка. Капитана на мостике не было, вызывать его по мелочам, как мне казалось, я не стал и, чуть подумав, дал команду рулевому отвернуть вправо на десять градусов. Минуту спустя отметка вновь отбивалась прямо по курсу, но уже значительно ближе. Мы отвернули еще на десять градусов. Отметка каким-то мистическим образом вновь оказалась прямо перед нами. Оторвавшись от экрана, я посмотрел вперед и в тот же миг увидел огни идущего на нас, словно в лобовую атаку, корабля.

– Право на борт! – заорал я, прыгая к судовому телеграфу и переводя ручку в положение «Полный назад». Несколько секунд мы еще двигались по-прежнему, потом палуба под ногами отчаянно задрожала, будто ровная водная гладь превратилась в ухабистую дорогу, по бортам закипели противящиеся движению вперед пенные буруны, но было уже поздно. Я ясно видел, что все мои отчаянные маневры не в силах отвести от нас неуклонно надвигающийся корпус встречного судна. Не такого уж большого, вполовину нашего размера, с застывшей в ужасе на его капитанском мостике группой людей, жить которым, скорей всего, осталось считанные секунды.

О чем я думал в эти мгновения? Кажется, обо всем. Даже о неизбежном судебном приговоре за катастрофу с человеческими жертвами. Сколько мне дадут? Пятнадцать лет? Двадцать? Значит, выйду я уже сорока – или сорокапятилетним стариком, у которого не осталось ничего, ради чего стоит жить…

До катастрофы оставалось двадцать метров. Десять. Корпус встречного судна скользнул влево, миновал наш усиленный для резки льда форштевень, бесшумно покатился вдоль нашего борта не более чем в двух-трех метрах от него и… исчез в тумане.