Форварды покидают поле

Главное — не дать ему времени для размышлений. Начнет задавать вопросы — тогда все пропало. Ведь больше одной строфы я никогда не мог выучить.

Но лицо Сани засияло, в глазах мелькнули лукавые огоньки. Он не стал отвечать на мой вопрос, а продекламировал:

Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

Степан хохочет. Надо мной, конечно.

Не люблю признавать себя побежденным. Противно лежать придавленным к земле и чувствовать ногу победителя на своей груди. Сейчас доконаю Саньку сногсшибательной новостью:

— Сергей Есенин приезжает на днях в Киев, он выступит в клубе пищевиков. Зина пообещала мне контрамарку.

Санька покатился со смеху:

— Знай Есенин о твоей контрамарке, он наверняка не стал бы резать себе вены.

— Ты живешь, как первобытный человек, — вмешивается в разговор Степан, — газет даже не читаешь, кугут несчастный. Нельзя так отставать от жизни, факт.

Готов поклясться — Степан ни черта не знает о жизни и смерти поэта, но пофорсить — его слабость. Ничего, попадешься ты мне на зуб, товарищ краснодеревщик!

— Поэт никогда не станет самоубийцей, — пытаюсь еще возражать я.

— Чучело гороховое, — сердится Санька, — болтун! О его смерти в отеле «Англетер» даже стихи написаны.

Уверенный тон Сани окончательно убеждает меня в смерти Сергея Есенина Но зачем ему понадобилось умереть? Что побудило его наложить на себя руки, когда плывут в сторонку дальнюю седые облака, когда светит солнце и заливаются веселые птахи, шепчутся тополя, меж кустов плачет где-то иволга, журчат реки, рокочут моря? Ведь Есенин был певцом природы, певцом жизни. Если жизнь стала немила, почему он не ушел в кантонскую революцию или в борьбу с религией? Многое на земле плохо устроено — я сам читал в газете, что диктатором Венгрии является глава фальшивомонетчиков Хорти, Болгарией правит Цанков, Чемберлен готовит против нас коварные планы, да и Седой Матрос тоже тянет нас в пропасть. К чему же поэту искать смерти?

— Вова, здравствуй, — услыхал я за спиной знакомый голос. Сердцу стало тесно в груди. Растерялся настолько, что не могу произнести ни слова. Зина, конечно, это заметила и решила прийти на помощь.

— Это твои товарищи? — спросила она и, не дождавшись ответа, протянула руку Сане и Степе. — Давайте знакомиться. Зина Шестакович.

Пытаюсь стряхнуть с себя оцепенение и лепечу:

— Скоро начало?

— Да, вот-вот начнется, надо пробиться в зал.

Она идет своей характерной походкой, едва сгибая коленки и гордо неся голову. Гладко зачесанные золотистые волосы обрамляют покрытое легким загаром лицо с лучистыми глазами. На белой блузке у Зины кимовский значок, а на шее небрежно завязан пионерский галстук. Саня идет рядом со мной, ну а Степка — тот сразу показал себя: он прокладывает Зине дорогу и вообще ведет себя так, точно знаком с ней со времен штурма Зимнего дворца.

С трудом пробились в фойе. Зина со свойственной ей общительностью тараторит, засыпая ребят вопросами. Обращается она больше всего к Степану. Саня сдержан и отвечает односложно, а токарь по дереву точит сто слов в минуту.

— Вы, говорят, прекрасно поете? — спрашивает Зина черноярского Шаляпина.

— Да, факт, я песни очень люблю, — и пошел разглагольствовать.

Нет, вы слышали? Пропади я, если он станет когда-нибудь отягощать себя скромностью. Удивляюсь, почему он не подтвердил, что поет прекрасно.

— Какие песни вы знаете?

Степка что-то мычит — названий настоящих он ведь никогда не знал. Вместо «Письмо к матери» сказал «Родной маме». Жаль, Саня пришел на помощь этому типу.

— Вам хотелось бы выступить сегодня в самодеятельном концерте? — продолжает Зина. Степка крякнул, важно повел плечами:

— Нет гитары, а без аккомпанемента я не могу.

— Я буду аккомпанировать на пианино, хотя вообще-то играю на скрипке. Понимаете, ребята, — строчила она, не давая нам возможности ничего сказать, — райкомол поручил мне подготовить художественную часть вечера. Будет богатая программа, и ты (да, она обратилась к Степану на «ты») споешь одну песню.

Зал набит до отказа.

— Вот наши места, садитесь, ребята, — говорит Зина, — а ты, Степан, пойдешь со мной за кулисы.

И они ушли вдвоем.

Настроение сразу испортилось, хотя в зале звенел смех и одна песня сменяла другую.

Санька и тот стал подпевать:

Динь-бом, динь-бом,—
Слышен звон кандальный,
Динь-бом, динь-бом,—
Путь сибирский дальний.
Динь-бом, динь-бом —
Слышно там и тут.
Нашего товарища На каторгу ведут.

Сильный рокочущий бас затянул:

Поют про свободные степи,
Про дивную волю поют…
День меркнет все боле,
а цепи Дорогу метут да метут…
Зазвенел колокольчик. Смолкли песни.