Фосс

Лора надела платье, которое потом никто не смог бы описать, даже если бы его очень попросили. Только после долгих размышлений и настойчивых расспросов, не вполне доверяя самим себе и своим неверным губам, некоторые отвечали, что платье, вероятно, было цвета золы или коры какого-нибудь туземного дерева. Разумеется, наряд ее ничуть не соответствовал ни одному из этих описаний. Мрачность впечатления создавалась благодаря серьезности лица обладательницы платья и несколько надменной посадке головы. Хотя отвечала она с приятной прямотой и простотой всем, кто осмеливался к ней обратиться, таковых было немного по причине зыбкой неизвестности, которую они чувствовали, но не могли в нее проникнуть, или хуже того — начинали подозревать, что темнота есть и в их собственных душах. И тогда они принимались оглаживать свои лица, взбивать розовые или голубые наряды перед зеркалом, прежде чем снова ринуться в сумасшедший вихрь незримой музыки. Эти мелкие цветочки смотрелись лишь в общем букете.

К Лоре подошла Чэтти Уилсон — девица упитанная и довольно навязчивая, которая всегда раздавала всем добрые советы, знала все, бывала везде — вечная подружка невесты, неизменно обойденная вниманием в силу того, что слишком уж лезла в глаза.

И вот Чэтти спросила:

— Ну, разве тебе не весело, Лора?

— Не особо, — ответила Лора. — Если быть до конца откровенной.

Чэтти хихикнула. Признание в том, что тебе не весело, было для нее страшным грехом, на который она никогда бы не осмелилась, поэтому девушка притворилась, что не поверила.

— Может, тебе нездоровится? В туалетной комнате есть вполне приличный диванчик. Очень чистый. Можешь ненадолго дать отдых ногам. Я пойду и посижу с тобой, если хочешь.

Чэтти чрезвычайно хотелось услужить подруге, потому как, несмотря на неустанную погоню за удовольствиями, иногда она подозревала, что в отказе от них есть особое наслаждение.

И тогда Лора ответила:

— Неужели ты действительно можешь прилечь на диванчик и исцелиться от любого недуга? Ах, Чэтти, как я тебе завидую!

Именно за это Лору многие не любили, и Чэтти хихикнула, смущенно утерев носовым платком испарину над верхней губой.

— Ну и ладно! — Чэтти снова хихикнула, чтобы заполнить неловкую паузу.

Впрочем, Лора была благодарна своей тучной подруге.

— Пойдем, — сказала она, прикоснувшись к Чэтти лишь потому, что это давалось ей нелегко. — Давай постоим вон там, возле колонны, и посмотрим, а нас видно не будет.

— Ни в коем случае! — воскликнула Чэтти, считая своим наипервейшим долгом постоянно находиться на виду, и потащила подругу на небольшой помост, предназначенный для вручения призов за танцы после окончания семестра, где среди цветов поставили стулья. — Разве можно прийти на бал и прятаться за колонной!

— Что за прок выставлять себя на публичное обозрение? — спросила Лора. — Мы будем торчать тут как мишени.

Чэтти знала, что мишени предназначены для стрел, однако промолчала.

— Если проку и не будет, то вреда от этого тоже никакого не выйдет, — осторожно заметила она, и девушки присели.

То был вечер Беллы. Она мелькала повсюду, в белом платье и почти всегда в объятиях Тома Рэдклифа. Остальные танцующие уступали дорогу, радуясь ее присутствию, словно она какой-нибудь талисман, и касались волшебного платья. Иногда в танце Белла прикрывала глаза, отдаваясь музыке, хотя по большей части держала их широко распахнутыми, выражая свою любовь таким сияющим взглядом, что иные матери сочли это нескромным, и Лора, перехватив трогательную откровенность небесно-голубых глаз, испугалась за безопасность своей кузины и захотела защитить ее.

Или же себя. Она содрогнулась, осознав, что любовь скрыть невозможно, и нервно заозиралась. У Лоры дух занялся — она почувствовала себя пугающе уязвимой. Шея у нее пошла пятнами.

И когда к помосту тихо подошел и учтиво поклонился мужчина, она едва не закричала, чтобы не подпустить единственного, кто в силу своей скромности и рассудительности мог бы ее понять.

— Вы очень любезны, — проговорила она низким, неприятным голосом. — Благодарю, но я не танцую.

— Я вас не виню, — ответил он. — Меня ничуть не удивляют люди, которым не хочется танцевать. Уже хотя бы потому, что танцы отнюдь не способствуют общению. Невозможно приплясывать и одновременно выражать свои мысли ясно.

— Правда? — удивилась Лора. — А вот мне всегда давали понять, что выражать свои мысли ясно и есть верх необщительности.

Чэтти Уилсон рассмеялась с горечью. Все и вся вдруг сделались ей ненавистны.

И тогда Лора Тревельян представила доктора Бэджери, корабельного врача «Наутилуса», мисс Чэтти Уилсон и почувствовала свой долг исполненным.

Однако выражение лица доктора не давало ей покоя. Хотя он обращался к Чэтти Уилсон, вопросы его адресовались совсем другой.

— Скажите, мисс Уилсон, — спрашивал он, — хорошо ли вам знакома эта местность?

— Ни в коем случае! В буше я почти не бывала. Другое дело, конечно, люди женатые, им приходится ездить туда часто.