Фосс

Утром того дня, когда Иоганн Ульрих Фосс и члены его экспедиции должны были отплыть в Ньюкасл на первом этапе попытки пересечь континент, на Круговую пристань долго стекались многочисленные друзья и любопытные. Спустя три дня довольно ветреной погоды наступил полный штиль, морская гладь была ровной как стекло. Ветер еще поднимется, сказали те, кто чувствует такие вещи инстинктивно, после обеда непременно поднимется, и «Морской ястреб» выйдет из бухты.

Вот почему тем прелестным утром подготовка к отплытию шла своим чередом, хотя при виде спокойных зеленых вод, лениво плещущихся о борта кораблей и тупоносых лодок, никакой веры океанам не было и быть не могло. Жизнь казалась гуманной. Никого не стали бы распинать ни на одном из столь чудных деревьев, что росли вдоль северного берега. Во все стороны расстилался ландшафт, исполненный бесстрастной красоты, проступавшей даже в творениях рук человеческих. Дома выглядели куда честнее и дружелюбнее в безыскусных попытках соответствовать своему предназначению. Еще там был корабль — длинный, изящный, пахнущий свежей смолой, пенькой, солью, — и груз перепачканных землей клубней семенного картофеля. Корабль, который должен был заботливо доставить членов экспедиции ко второму этапу их грандиозного путешествия, выглядел так, словно возник в результате невероятно удачного союза искусства и науки, и паруса его никогда не знали бурь.

Большую часть снаряжения погрузили на борт либо предыдущим вечером, либо поутру до того, как пьяницы заворочались в канавах, пока недоенные коровы еще тянулись к окраинам. Когда Фосс сунул голову в ворот холодной рубашки, на небе гасли последние звезды. В скором времени он уже был подтянут и собран. Посмотрев в его голубые глаза, которые простым людям казались удивительно душевными, миссис Томпсон в ночной сорочке зарыдала в голос, как всегда вспомнив своих усопших родных. Топп, в ночном колпаке и еще опухший со сна, тоже растрогался, пожал бывшему жильцу руку и в конце концов решился идти провожать на пристань. Фосс взобрался на телегу ирландского поселенца и поехал к гавани. Всклокоченная городская трава, пробивавшаяся где могла, была полна росы.

Все утро Фосс сновал между кораблем и пристанью. Некоторые с ним заговаривали, спрашивали указаний или распоряжений. Некоторые к нему даже не подходили, воспринимая присутствие немца как само собой разумеющееся. Он уже стал главой экспедиции. Думая о будущем, он похудел и осунулся за одну ночь. И это будущее рисовалось теперь столь грандиозным, что порой Фосс сердито отворачивался и уходил, оставляя в недоумении тех из своих последователей, которые были настолько просты, чтобы ожидать объяснений. Другие, завидев, как он исчезает в трюме, чувствовали облегчение, потому что были не в силах решить, как теперь взаимодействовать с подобным человеком, и все же радовались присутствию предводителя, несмотря на его невнимательность и ожесточенность. Третьи мучились от ревнивой любви к нему.

Гарри Робартс, пришедший рано утром сразу после Фосса, не удостоился ни малейшего внимания и чувствовал бы себя совсем потерянным, если не приметил вскоре мистера Пэлфримена, орнитолога, который пытался занести на борт множество громоздких ящичков для будущей коллекции, кои бессовестный извозчик вывалил на пристань и скрылся. Подобная ситуация пробудила в Гарри радость и энтузиазм. Он обретал себя лишь в служении другим.

Мальчик поспешил спуститься, грохоча тяжелыми ботинками: простая душа его готова была открыться навстречу любому хозяину. Он коснулся своего кепи и довольно отрывисто проговорил:

— Вот, мистер Пэлфримен, я могу помочь с этими предметами, если вы не против. Когда чем-то занят, время вроде как идет быстрее.

Иные смотрели на Гарри Робартса как на раба, некоторые жители города на него даже бранились. Единственное, что могло навести на подобные мысли, — цвет его кожи, потому что со времени прибытия в колонию Гарри из невинно-розового сделался бронзово-коричневым. Во всем прочем он остался прежним и продолжал отдавать себя без всякого стыда, ибо такова была его натура.

— Что ж, спасибо, Гарри. С твоей стороны это очень похвально. Будь так добр, — пробормотал застигнутый врасплох орнитолог.

Последний был, чего уж там говорить, существом ничтожным. Притязать ни на что он не мог, ведь на него целыми днями никто не обращал внимания. На финальном этапе подготовки к экспедиции он погрузился в собственные мысли и вынырнул из них только сейчас, когда матросы бойко перекликались друг с другом, отвязывая канаты, подводы грохотали, портовый люд переругивался, потея на солнцепеке. Серые глаза орнитолога посмотрели на Гарри и на ящики, которые тот предложил перенести. Щека его дернулась, но только раз и почти незаметно.

— Поклажа для мула, прямо скажем, несерьезная, однако я должен их взять, потому что во всех иных отношениях они вполне годятся для моих целей. Понимаешь, Гарри?

— Да, сэр, — ответил мальчик.

Он ничего не понял, зато обрел некоторую уверенность, что было хорошо и приятно, и вдобавок обещало утешение в будущем.