Фотоаппарат

В последнее время по вечерам мною часто овладевало некое подобие опьянения: я включал телевизор и смотрел все подряд, не отрываясь, следил за сменой кадров, мерцанием, подергиванием на экране. Я не ощущал тогда, что во мне зреет перемена, хотя задним числом стало понятно, что это временное помешательство было предвестником моего грядущего решения, словно отлучение от телевизора должно неизбежно пройти через фазу обжорства и пресыщения. Впрочем, в то время я думать об этом не думал, а преспокойно глядел на экран, цепляя глазами картинки — от них по лицу бежали тени, — которые разворачивал передо мной и перед всем человечеством некий телеканал, чьи сигналы вплетались в ковер волн, окутывающий мир. Я остервенело смотрел передачу за передачей, меняя программы, чувствуя, что тупею, и не находя сил выпустить из руки пульт, вырваться на волю; в поисках минутного, дурного наслаждения я словно сползал по бесконечной спирали — еще ниже, пусть еще гаже, еще печальнее.

Отовсюду выскакивали невразумительные картинки, без конца и начала, без заголовка, без титров, грубые, странные, шумные, яркие, злые, игривые, безобразные, выхваченные из разных программ, одна на другую похожие; американские сериалы, клипы, английские песенки, телевикторины, документальные фильмы, куски из фильмов художественных, обрывки, отрывки, музыка, оживление в зале, публика хлопает в такт, важные господа за столом, дебаты, цирк, акробаты, телевикторина, неуверенный счастливый смех, объятия, слезы, выиграли машину в прямом эфире, губы трясутся от наплыва чувств, документальные фильмы, вторая мировая война, похоронные марши; колонны немцев, бредущих по обочине; освобождение концентрационных лагерей, горы костей на земле, на всех языках, больше тридцати двух программ, по-немецки, чаще всего по-немецки, везде взрывы, насилие, трупы на улицах, новости, наводнения, футбол, телевикторины, ведущие с фишками, рулетка под потолком студии, все смотрят на нее, задрав головы; девять, девятка, громкие аплодисменты, реклама, танцы, дебаты, животные; показательная гребля в студии, спортсмен машет веслом, ведущие с интересом наблюдают из-за стола; хронометр поверх других кадров, война, шипение, изображение смазано, снимали второпях, кадры прыгали, наверное, оператор сам бежал, улица, убегают люди, по ним стреляют, одна дама упала, дама, в которую попала пуля, дама лет пятидесяти, она лежит на мостовой в расстегнутом пальто, в старом сереньком пальто с рваным подолом, даму ранили в бедро и она кричит, просто кричит, кричит от ужаса, оттого, что ей прострелили бедро; крики той дамы, не актрисы, простой женщины, которой было больно, и она зовет на помощь; два или три мужчины возвращаются, чтобы помочь, втаскивают ее на тротуар, стреляют, архивные кадры, новости; реклама, блестящие машины скользят на фоне заката, рок-концерты, сериалы, классическая музыка, специальный выпуск новостей, прыжки с трамплина; лыжник пригибается, с разгона влетает на трамплин, отрывается от лыжни, замирает, и его уносит из мира, он парит; показывают, как он великолепно парит, наклонившись вперед в небесах, как он замер, незыблемый и неколебимый. Конец. Конец, я выключил телевизор и остался сидеть на диване.

Включенный телевизор имеет свойство искусственно нас возбуждать. Он непрерывно шлет мозгу послания, заставляет напрягать слух и зрение, раздражает, велит быть начеку. Но едва мозг, проснувшись, начнет шевелиться и размышлять, как телевизор спешит к новой теме, будоражит новыми сигналами, и в конце концов мозги устают трудиться без цели, усваивают печальный урок и, не утомляясь ненужной работой, принимаются попросту шататься от одной картинки к другой. Телевизор так настойчиво требует внимания и так скупо вознаграждает наши усилия, что в его присутствии голова обыкновенно пуста. От раза к разу мозг привыкает бездействовать перед экраном, а если вдруг появится какая-то мысль, телевизор не даст ей угнаться за вечно меняющимся изображением, не разрешит проникнуть в сущность предмета, исключив всякую возможность общения между собой и нами.