Фотоаппарат

43) Я позвонил Эдмондссон из автомата. Она взяла трубку. Говорила она сдержанно, прохладно. Нейтральным тоном рассказала, как провела выходные. Я спросил, можно ли мне вернуться. Да, если я хочу, то могу вернуться. Перед тем, как повесить трубку, она сказала, что оставит ключ под ковриком, потому что должна уйти.

44) За время моего отсутствия в Париже скопилась масса писем. Среди конвертов, валявшихся в беспорядке на моем столе, я узнал письмо от Т., которое распечатал в коридоре по дороге в ванную. Он писал, что звонил мне несколько раз, но не застал и просит срочно связаться с ним, как только я вернусь. Я снял рубашку и стал набирать воду в ванну.

45) На следующий день я не выходил на улицу.

46) Когда я начал проводить дневные часы в ванной комнате, в этом не было никакого позерства (я совсем не стремился выпячивать эту свою склонность). Напротив, иногда я выходил за пивом на кухню или направлялся в свою комнату и смотрел в окно. Но в ванной я чувствовал себя лучше всего. Поначалу я читал, сидя в кресле, но потом мне захотелось лечь на спину, и я вытянулся в ванне.

47) Эдмондссон, вернувшись с работы, заходила ко мне и рассказывала, как прошел день и что за художники выставляются у них в галерее. Ее рана совсем зажила. Синяк на лбу, по-моему, только прибавлял ей шарма, но угрызения совести не позволяли мне напоминать ей о нем.

48) Я проводил весь день, лежа в ванне, и спокойно размышлял там, закрыв глаза, чувствуя ту волшебную уверенность, что придают только те мысли, которые нам нет нужды формулировать. Иногда ко мне вдруг заходила Эдмондссон, и я от неожиданности подпрыгивал в ванне (что ее ужасно веселило). Так однажды она влетела и, не успел я встать, повернулась ко мне и протянула два письма. Одно из них пришло из австрийского посольства.

49) Я спрашивал себя, стоит ли мне идти на прием в австрийское посольство и чего мне от этого приема ждать? Сидя на краю ванны, я говорил Эдмондссон, что, может, и не вполне нормально жить в ванной в уединении, когда тебе двадцать семь лет, и скоро стукнет двадцать девять. Я должен рискнуть, сказал я, не подымая глаз и поглаживая эмаль ванны, рискнуть и пожертвовать спокойствием моей отстраненной жизни, ради. Я не закончил фразу.

50) На следующий день я вышел из ванной комнаты.

Телевидение © Перевод Анны Левинзон

Я бросил смотреть телевизор. Внезапно, окончательно, все передачи, даже спорт. Я бросил смотреть его чуть более полугода назад, в конце июля, сразу после окончания Тур де Франс. В нашей берлинской квартире я, как все, спокойно просмотрел трансляцию последнего этапа гонки, завершившегося общим рывком по Елисейским Полям и победой узбека Абдужапарова, потом встал и выключил телевизор. Я хорошо помню движение — простое, ловкое, тысячу раз повторявшееся движение, — протянул руку, нажал кнопку, изображение вспыхнуло и исчезло. Все было кончено, телевизор я больше не смотрел никогда.

Он все еще стоит в гостиной, выключенный и заброшенный.

С тех пор я к нему не прикасался. Он, наверняка, еще работает — достаточно нажать кнопки и проверить. Это классический телевизор, черный и квадратный: стоит на полированной подставке, состоящей из столешницы и ножки в форме тонкой, не до конца раскрытой, словно в молчаливом упреке, книги. Экран чуть выпуклый, неопределенного цвета, глубокого, но неприятного, скорее, болотного.

Сбоку кнопки, наверху — большая антенна в виде латинской буквы «V», похожая на усы лангуста. А если вдруг придет в голову мысль окончательно от него избавиться, его можно, как лангуста, взять за эти усы и опустить в кипяток.

Этим летом я был в Берлине один. Делон, с которой мы вместе живем, уехала в Италию и взяла с собой обоих детей — моего сына и еще не рожденного младенца, девочку, скорее всего. Я и в самом деле думал, что это девочка, потому что гинеколог на ультразвуке не увидел члена (а отсутствие члена нередко означает девочку, объяснял я).

Телевизор не занимал много места в моей жизни. Нет, не много. В среднем, в день я сидел перед ним по часу — по два (может быть, даже меньше, но округляю в сторону увеличения, чтобы не льстить себе). Кроме важных спортивных соревнований, которые я смотрел с удовольствием, новостей и предвыборных дебатов, меня ничего не интересовало. Я никогда не смотрел кино, из принципа и из соображений удобства (как не имел обыкновения читать книг для слепых). Мне представлялось (вполне умозрительно, правда), что в любой момент я спокойно откажусь от телевизора, что специально отвыкать не придется, короче говоря, что я от него не завишу.