Читаем Фотоаппарат полностью

33) Вернувшись на террасу, я молча постоял у столика моего доктора, разглядывая корты вдалеке. Мой доктор с женой пригласили меня присесть и пообедать с ними. Я отказался. Они настаивали, поэтому я сказал, что мне нужно в гостиницу узнать, нет ли писем от жены. Мой ответ их крайне озадачил (в гостиницу? от жены?). Но я не считал себя обязанным ничего им объяснять и быстро откланялся (не забыв еще раз поблагодарить их за вчерашний вечер).

34) По дороге в вапоретто я стоял. Облокотившись на поручень, я рассматривал людей, сидевших на скамейках. Они разглядывали друг друга, следили друг за другом не отрываясь. Во взглядах, с которыми я встречался, я обнаружил одну лишь рассеянную враждебность, даже не относящуюся ко мне лично.

35) Когда я вошел в холл гостиницы, все показалось мне знакомым. Деревянные ручки были натерты до блеска, бархат на креслах разглажен. Ковер приглушал звук моих шагов. Портье по-прежнему незыблемо восседал в своем окошке, на носу у него покоились роговые очки. Я подошел к стойке и спросил, не было ли почты на мое имя. Нет. Тон у него, как ни странно, был недовольный, как будто, обнаружив, что я еще в Венеции, он рассердился на то, что я сменил гостиницу.

36) Я немного побродил по окрестным улицам. Там никого не было. Магазины не работали, металлические ставни закрывали витрины. Я нашел открытый бар и съел бутерброд с тунцом в томате.

37) Вернувшись в свою палату в больнице, я с удивлением обнаружил, что на соседней кровати кто-то лежит. Я тут же вышел и отправился к дежурной сестре за разъяснениями. Та плохо понимала по-французски. Я все же объяснил ей, что в моей палате находится больной. Потом я примирительным тоном осведомился у нее, нельзя ли устроить его где-нибудь в другом месте или перевести меня в другую палату, я готов перебраться сам, если так будет проще. Медсестра открыла журнал, полистала его и, попросив меня подождать несколько минут, привела старшую сестру. С ней мы были не в самых лучших отношениях. Поэтому, когда она не задумываясь мне отказала, с трудом соблюдая вежливость — похоже, она даже рассердилась, что ее побеспокоили, — я не стал настаивать.

38) Я решил вернуться в Париж.

39) В аэропорту Марко Поло я познакомился с одним типом из Советского Союза. Он сидел со мной рядом в круглом зале ожидания, нагнувшись вперед, и ждал рейса на Ленинград через Рим. Это был коренастый мужчина лет пятидесяти с короткими светлыми усиками — густыми, со скошенным нижним краем. Работал он инженером-гидравликом и много ездил за границу. Языков он знал столько же, сколько и я, но, увы, другие (русский и румынский), и когда он попытался объяснить мне по-итальянски, зачем он приезжал в Венецию, я мало что понял. Тем не менее нам обоим предстояло убить кучу времени в этом аэропорту, так что, побродив по отдаленной части зала ожидания, мы направились в буфет выпить пива. Стоя каждый перед своим стаканом, между двух пауз, во время которых он с сомнением взвешивал в руке свой чемоданчик-дипломат, мы говорили о новейшей истории, о политике. После краткого экскурса в историю Италии двадцатого века (Грамши, Муссолини), мы заказали по второму пиву. Потом, перейдя к истории его страны — теме по понятным причинам более деликатной, мы упомянули Хрущева, Брежнева. Я назвал Сталина. Он задумчиво выпил глоток пива и с выражением покорности судьбе, желая, видимо, сменить тему разговора, показал мне сквозь стекло на взлетную полосу. Объявили наши рейсы. Перед тем как разойтись, мы горячо пожали друг другу руки.

40) В самолете я занял место между проходами, как можно дальше от иллюминаторов, и с того момента, как самолет оторвался от земли, обращал внимание на любые звуки и запахи. Всякий раз, когда кто-то проходил по салону, я спешил убедиться, что он не курит. Чтобы придать себе смелости, я смотрел на стюардесс, которые нисколько не выглядели встревоженными. Наоборот, они сновали туда-сюда, улыбаясь, как будто все мы ехали в поезде. Когда самолет пошел на посадку, мой синусит вновь дал о себе знать; от боли я морщил лоб, а во время посадки скрючился в кресле, изо всех сил сжимая руку моей соседки, элегантной итальянки, которая смущенно мне улыбалась.

41) В аэропорту Орли я присоединился к потоку пассажиров, готовившихся предъявить паспорта. Молодая особа, офицер пограничной службы, которой я протянул мой паспорт, изучила его и задала мне какой-то вопрос. То ли ее интересовал мой адрес во Франции, то ли пункт назначения. Я ее не слушал (разглядывал пистолет у нее на бедре) и дал уклончивый, ни к чему не обязывающий ответ. Она вскинула голову и взглянула на меня настороженно. — Вы что, смеетесь? — спросила она. — Вовсе нет, — сказал я. Она вернула мне паспорт. — Проходите, — сказала она, — и не забывайте, что вы здесь иностранец.

42) Я поболтался по коридорам аэропорта, посидел в зале ожидания, не зная, что делать дальше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза