Фотоаппарат

Я сидел перед серым экраном аппарата для чтения микрофильмов библиотеки Бобур и медленно крутил подшивку газеты «Время» за 1831 год, останавливаясь прочесть заглавие, пробежать глазами отрывок статьи, просмотреть спортивные достижения тех времен. Точной ссылки на статью не существовало, и я был вполне уверен, что никогда ее не разыщу, как вдруг по прихоти светлой полоски, которую я двигал по экрану, моему взгляду явился первый очерк Мюссе из цикла «Фантастические заметки», и я убедился в том, что, как ни странно, двигаюсь в правильном направлении. После череды новых блужданий, медленно крутя ручку проектора, тянувшую пленку то в одну, то в другую сторону (проектор был древний, изобретенный, наверное, еще до появления первых микрофильмов), я напал, наконец, на нужный текст, который прежде, чем отрегулировать яркость и вручную, с помощью кнопки «фокус» навести на резкость, быстро просмотрел. Это была та самая статья, где с разницей в несколько строк стояли имена Карла V и Тициана, но в ней и речи не было об анекдоте с кистью, которую поднял Карл V. Испытывая легкую досаду, я разжал лапки проектора, вынул микрофильм, убрал в коробку и отнес библиотекарю, я объяснил ему, что текст нашел (я ничего другого и не ждал, сказал он), но это не тот текст. Библиотекарь скептически заметил, что раз я не обнаружил текст в полном собрании сочинений Мюссе, то, наверное, это просто какая-нибудь редкость, что-то неизданное, штучка для библиофилов. Да, может быть, сказал я и, поблагодарив, печально пошел в открытый доступ. Между стеллажами стояли люди и читали, снимали книги с полок, спокойно листали. Некоторые уселись с книгой на пол, другие заняли места на батарее и, сложив куртку на коленях, рассеянно перебирали страницы какого-нибудь комикса, а сбоку сидел бомж в клетчатом пальто, которому, наверное, наскучило торчать с дружками в холле. Я вошел в пространство между полками и отправился бродить вдоль рядов. Порой я вынимал книгу и, прежде чем вставить обратно, раскрывал наугад. Перед сочинениями Мюссе, попавшимися мне в разделе французской литературы XIX века, я остановился и стал читать из чистого любопытства, склонив голову набок, названия на корешках, потом взял в руки последний том в издании «Плеяды». Я пролистал его, стоя между стеллажами, заглянул в конец и в оглавлении увидел текст, который искал: новеллу Мюссе под названием «Сын Тициана».

Сидя на лужайке в парке Халензее, я только что, второй раз за последние дни, перечел новеллу Мюссе «Сын Тициана» в серии «Библиотека Плеяды», роскошном издании, снабженном целым аппаратом драгоценных примечаний, которые приятно обсасывать не торопясь, как кости кролика. Я читал, не пропуская ни единой сноски, переворачивая страницы, чтобы изучить комментарий, и только дойдя до конца и случайно тронув рукой плечо, обнаружил, что сидя по-турецки на лужайке в парке Халензее, сгорел. Что же касается щекотливого вопросца, который я не мог для себя разрешить, то составители из «Плеяды» подошли к нему несерьезно и заняли половинчатую и робкую позицию, полагая, похоже, что неприлично прекословить Мюссе в издании его собственных произведений, и стараясь звать Тициана, если не Тициано Вечеллио (стр. 1129, сноска 7), то просто Тициано. Но Мюссе-то каков, повторял я про себя. Даже к Леонардо да Винчи приделал лишнее «о»! Леонардо Винчио! читаем на стр. 449 новеллы (лежа нагишом в траве, я кипел от негодования).

Я решительно захлопнул книгу, бросил на траву и, перевернувшись на спину, прикрыл глаза. Больше я не шевелился и только мысленно спрашивал себя, не получается ли, что, в конечном счете, я попросту отлыниваю от работы здесь, на лужайке, распластавшись на траве, щекочущей мне ноги своими крошечными стеблями, которые под дуновением ветерка ложатся мне на большие пальцы. Однако как, если не работой, назвать то медленное и постепенное движение духа и оттачивание всех чувств, которому я предавался, говорил я себе. И в любом случае, разве от него я получаю меньше пользы? Сам Микеланджело подолгу простаивал над мраморными глыбами, которые привозили ему из каменоломен Каррары, вглядываясь в свои будущие творения так, как будто они уже были готовыми скульптурами, которые ему осталось только освободить от плотной оболочки, отбросив ударами резца все то, что скрывало вечные формы. Я лежал в прежней позе на спине — одна рука под бедром, другая вольготно почивает на траве рядом со мной — и в том же аристотелиевом духе работал над исследованием. У меня, действительно, был дар творить в уме, я позволял произведению сложиться по прихоти свободного течения мысли, чей ход я сам не нарушал, тогда внутри у меня скапливались впечатления, грезы, логические построения, соображения — часто обрывочные, неясные, разрозненные, недодуманные до конца или вполне законченные, проблески интуиции, предчувствия, тревоги, горести, и оставалось только придать им форму.