Фотоаппарат

Около восьми вечера, сидя в гостиной, я захотел включить телевизор, чтобы посмотреть новости (но ведь не включил же — вот за что я собой восхищаюсь). Сидя по-турецки на диване, я раздумывал, сколько нас, тех, кто сейчас не смотрит телевизор, и, шире, сколько в мире людей, выключивших телевизор навсегда. Статистика на этот счет молчит, так что единственный более-менее верный признак, по которому человек зачисляется в категорию тех, кто не смотрит телевизор, — это отсутствие телеящика в жилище. Кстати, это не абсолютный критерий — он не охватывал людей вроде меня, которые, имея ящик, все равно его не смотрят (учитывая, что с того времени, как я, например, его выключил, прошло не больше суток). Ладно, не стоит усложнять, статистика остается, в общем, прежней. Не так много людей, я думаю, имея телевизор, вчера выключили его навсегда. В целом, судя по тем работам, которые я просмотрел, выходит, что только два-три процента жилищ в Европе не оснащены телевизором. Прибавим пару нетипичных случаев вроде моего, когда у человека имеется телевизор, а он его не смотрит, и получим все ту же ничтожную сумму в три процента европейцев, не зависящих от телевизора. Возможно, стоит уточнить эту слишком уж обнадеживающую цифру, указав, что среди опрошенных были в основном бродяги, бездомные, преступники, заключенные, лежачие больные и сумасшедшие. Ибо отсутствие телевизора в жилье скорее означает отсутствие жилья, чем телевизора.

Я встал с дивана, вышел из гостиной (сколько можно сидеть на одном месте — пора было куда-нибудь сходить) и позвонил Джону Дори.

С Джоном Дори мы познакомились несколько месяцев назад, когда в одной берлинской книжной лавке устроили чтение новейшего немецкого перевода Пруста. Собрание оказалось довольно нудным: некий тип уселся за столик и битый час читал нам Пруста по-немецки (я прилежно и послушно восседал на пластиковом стуле в дальнем конце лавки и не понимал ни слова из речи этого остгота). По окончании чтения, когда присутствующие с облегчением поднимались, один из общих знакомых представил мне Джона Дори, пришедшего в компании длинноногой студентки — Джон знал, чем их купить (он встретился с ней, надо думать, в парке или в другом общественном месте, в библиотеке, например, пару часов назад и сразу потащил на это чтение Пруста с тем же трепещущим энтузиазмом, как если бы вел барышню в номера), и мы поговорили в опустевшей к тому времени лавке. Во время разговора, к которому присоединился и хозяин магазинчика; кто-то захотел узнать, чем я занимаюсь в Берлине, и, благоразумно скрыв свои соображения относительно Карла V и Тициана, чтобы не рисковать книгой, которая может и не написаться, растрать я заранее всю радость, ограничился тем, что туманно заметил, как, в самом деле, забавно, что Пруст, упоминая раза два Тициана в своем романе, называет его то Тициано, то Тициан (похоже, что Пруст тоже споткнулся о мой вопрос).