Фотоаппарат

Время от времени мадам Швайнфюрт предупредительно, как делают все дамы, принимая гостей, осведомлялась, не нужно ли нам чего, предлагала печенье, подливала кофе. Я привстал, чтобы дотянуться до большой жестяной коробки с печеньем, мадам Швайнфюрт придвинула ее мне и, выразив свою благодарность взглядом, я ей смущенно улыбнулся. Потом, все так же вежливо друг другу улыбаясь, мы покачали головами, а потом, поскольку говорить было не о чем, храня, как след минувшей благодати, улыбку на губах, вернулись к безопасному-созерцанию экрана. Допив кофе и поставив на поднос стакан, я незаметно наклонился к Джону и шепотом спросил, уверен ли он, что здесь живет Урсула. Поскольку, если нет, то можно и идти (я, например, кофе уже допил). Джон, невозмутимо восседавший на своем подлокотнике, полез в карман, достал, не отводя глаз от экрана, бумажку с адресом и дал мне прочитать: Урсула, Рилькештрассе 14, блок Д., квартира 438. В конце концов я поднялся со стула (мне что-то стало скучно) и стал прохаживаться по гостиной, потом, взяв старый тележурнал, принялся листать. Стоя у окна, я рассеянно перебирал страницы, немного задержался на сегодняшней программе. Так, что мы смотрим — а, вот, Спасатели Малибу. С Давидом Хассельхофом (Митч Буканон), Александрой Пауль (Стефани Хольден), Памелой Д. Андерсон (С. Дж. Паркер), Николь Эггерт (Саммер Квин), Келли Слейтер (Джимми Слейд), Давидом Карветом (Мэт Броди), Грегори Алан-Вильямсом (Гарнер Эллерби), Ричардом Джекелем (Бен Эдвардс), Сюзан Атон (Джеки Квин). По-моему, это был вдвойне разумный способ смотреть телевизор: внимательно рассматривать программу, не глядя на экран.

Я закрыл журнал, отнес на место и, вернувшись к окну, ждал прихода Урсулы. Двор под нами был пуст, если не считать прислоненного к стене старого матраса и велосипеда, брошенного у трансформаторной будки, чья бетонная поверхность, испещренная цементными мазками, похожими на слизь улитки, дожидалась, когда раскрасят более пристойно. Дома напротив стояли так близко, что через окна квартир были видны включенные телевизоры. Я мог разобрать, что и где показывали, хозяева каких квартир смотрели тот же сериал, что и мы, кто включил фильм, кто аэробику, кто воскресную мессу, кто велокросс, кто телемагазин, и я в смятении думал, что сейчас воскресное утро, время — чуть больше девяти, а погода прекрасная.

И вот тогда в окне дома напротив мне предстало поразительное зрелище: включенный телевизор в пустой гостиной, этакий телевизор-призрак. Рядом не было ни души, и он выбрасывал свои образы в потрепанную комнату на пятом этаже дома напротив, в сторону серого дивана, чьи контуры угадывались в полутьме. Телевизор показывал американский сериал, который мы сами смотрели сейчас у Швайнфюртов, так что я от окна и видел и слышал все, что происходило, звук и изображение доходили сюда одновременно, хотя и из разных концов, так сказать, стереофонически: маленькая картинка была передо мной на выпуклом экране того телевизора с пятого этажа дома напротив, звук раздавался за спиной, в гостиной Швайнфюртов. В конце концов, я перевел взгляд на другую квартиру: звук не изменился — до меня по-прежнему доносился голос, дублирующий для немцев американский сериал (пульт был у Швайнфюрта, и я не собирался вырывать бразды правления, но к заданному звуку я мог по собственному усмотрению прибавлять картинку и составлять программу на свой вкус, меняя каналы, переводя взгляд от одного окна к другому, задерживаясь то на сериале, то на фильме. Часто зрение и слух делились между самыми несовместимыми передачами; я забавлялся тем, что перемещал зрачок вдоль фасада, чередовал кадры по прихоти окон и думал, что телевизор обычно так же лживо представляет мир, лишая зрителя, чтобы тот не распознал подвоха, трех чувств из пяти.

Наконец, в коридоре послышались шаги — в гостиную входила Урсула. Я отпустил край занавески и повернулся к ней. Девушке можно было дать лет двадцать; ноги босые, твердый взгляд, брюнетка, короткие растрепанные волосы. Она немного постояла возле меня, наклонив голову и глядя в телевизор. Затуманенный взгляд говорил о том, что она еще не совсем проснулась. Но вот она зевнула и, потягиваясь, повернулась лицом в другую сторону. Урсула, хочешь кофе? спросила мать. Нет, у меня полет, сказала она. Никакого кофеина. На ней были черные кожаные брюки и короткая майка на удивительно тонких бретельках; под белой тканью угадывались темные соски. Я несколько минут рассматривал ее грудь с выступающими под тонкой тканью сосками, потом, смутившись и не зная, куда девать глаза, окинул взглядом гостиную, сел и опять уставился на экран (такая епитимья).