Фотоаппарат

49) Мы сидели у окна друг против друга, и кроме нас в ресторане никого не было. Сквозь тюлевые занавески, на солнце казавшиеся тоньше, было видно, что происходит на улице. Мы позавтракали. Сцепив руки и докуривая сигарету перед пустой чашкой от кофе, я рассказывал, что купил две бенеттоновские футболки, бледно-желтую и голубую, но у меня нет шортов. Эдмондссон не слушала. Ладно. Теннисный клуб, — продолжал я, — как мне вчера сказали по телефону, открыт весь день, и можно без проблем арендовать корт. Я предлагал, и мне казалось, что так оно и будет проще всего, пойти туда до обеда. Если что, — добавил я, улыбаясь, — можно будет съесть что-нибудь прямо там. Эй, ты меня слушаешь? — спросил я. Нет, она меня не слушала. Она вытащила из сумки книгу об итальянской живописи и, погрузившись в чтение, шелестела страницами и потирала нос.

50) Мы поднялись в комнату и, сев по разные стороны кровати, продолжали молчать. Все было уже сказано, мы не договорились. Эдмондссон хотела, пока светло, бродить по улицам, гулять, ходить по музеям. Поиграть в теннис, считала она, можно и вечером, и вообще, по ее мнению, так даже лучше, солнце не будет бить в глаза. На такое явное непонимание мне было нечего сказать; да я ничего больше и не говорил.

51) В церкви в Сан-Марко — было темно. Я с неохотой следовал за Эдмондссон, засунув руки в карманы пальто, и пытался скользить подошвами по неровной плитке. На полу повсюду были мозаики. Я смотрел, как Эдмондссон со всех ног ринулась вперед, к позолоте, и в ожидании прислонился к колонне, разглядывая своды над головой. Вернувшись (я тем временем нашел себе скамейку), она предложила мне осмотреть церковную сокровищницу и, стащив меня со скамейки, потянула за собой к нефу. Мы купили два билета, и мне пришлось пригнуть голову, чтобы войти в тесную часовню, освещенную электрической лампой. Вдоль стен стояли застекленные витрины, в которых выставлены были оружие и посуда. Остальные сокровища находились в стеклянном ящике в центре часовни. Мы обходили витрины следом за двумя престарелыми господами, и нам постоянно приходилось останавливаться, потому что они без конца застывали перед нами, чтобы показать друг другу пальцем что-нибудь любопытное. Когда они, склонившись в три погибели и приподняв очки, застряли перед арбалетом (можно подумать, они никогда не видели арбалета), я изловчился протиснуться мимо и обогнать их. Я обошел комнату, вышел и стал ждать Эдмондссон в баптистерии, спиной к пилястру.

52) Снаружи меня ослепил яркий свет. Эдмондссон догнала меня на паперти, прикрываясь от солнца ладонью. Мы стояли перед церковью, щуря глаза, и решали, что делать дальше. Эдмондссон листала свою книжку об итальянской живописи и хотела продолжить осмотр достопримечательностей. Я пытался ее разубедить. Видя ее непреклонную решимость (она меня и не слушала), я подумал, что мне не удастся ее уговорить. Я вернулся в гостиницу один.

53) Когда Эдмондссон ближе к вечеру вернулась в номер, я смотрел в окно. Она села на кровать и сняла туфли. Наклонившись вперед, она рассказала мне, что обнаружила в Галерее Академии три волшебных картины Себастьяно дель Пьомбо, в очень темных тонах, потом, продолжая массировать себе ноги, она спросила, что я думаю об этом художнике. Через некоторое время, когда она повторила свой вопрос, я сказал ей, что мне больше не хочется рассуждать о живописи. Эдмондссон поднялась, не настаивая на продолжении разговора. Она сняла платье и стали искать в чемодане спортивную юбку. Я добавил, что играть в теннис мне тоже больше не хочется. Эдмондссон опять надела платье и назвала меня занудой (кстати, у меня и шортов нет, сказал я).

54) Мы вышли из гостиницы незадолго до ужина. Эдмондссон взяла меня за руку, и мы не спеша бродили по улицам, останавливаясь, чтобы прочесть афиши, в которых говорилось о концертах и спектаклях, объявления, оповещающие о чьей-либо кончине. Одно из них, белый листок с черной каймой, сухо сообщало о смерти юноши двадцати трех лет. Я сорвал это объявление.

55) Мы продолжали прогулку. Эдмондссон смотрела на меня как-то странно, и ее взгляд меня раздражал. Я мягко попросил ее не смотреть на меня, и несколько минут чувствовал себя лучше. Мы останавливались перед витринами магазинов. Задержались перед ювелирным, зашли в кафе. Стены были украшены деревянными панелями. В темном зале на бархатных стульях восседали старые дамы, они ели длинными ложечками мороженое с ликером, пили чай и шоколад. Говорили они шепотом. Эдмондссон открыла передо мной. Я не хотел ни пить, ни есть. Официантка ждала у стола. Ее присутствие меня тяготило, и я заказал «белоснежку» — просто, чтобы от нее отделаться.