Фотоаппарат

16) После аперитива, когда мой доктор отправился вместе с женой на кухню, помочь ей опалить почки, я остался один в обществе их маленькой дочурки, которая вернулась в столовую, предварительно понаблюдав за мной некоторое время из-за двери. Дважды обойдя вокруг моего стула, она остановилась передо мной, осторожно положила мне руку на колено и улыбнулась. Я спросил, говорит ли она по-французски. Она медленно кивнула и осталась стоять, вытянувшись в струнку и распрямив коленки. Я спросил, какие слова она знает по-французски. Она взглянула на меня в замешательстве. Глаза у нее были черные-пречерные. Кудряшки были тоже черные, а штаны на лямках — красные в белую полоску. Она не отвечала, поэтому я наклонился к ней и спросил, хочет ли она послушать интересную историю. Сев с ней рядом на ковер, я шепотом начал рассказывать ей о гибели «Титаника». История, кажется, очень ей понравилась, поскольку она смеялась, не переставая, сначала робко, потупившись, потом — в полный голос, а с того момента, как я сел на весла спасательной шлюпки, она стала смотреть на меня с благодарностью.

17) Почки, опаленные в горящем виски, были превосходны. Мне предлагали добавить соуса, подливали вина. Хозяйка дома, хоть и была лишь немного старше меня, обращалась со мной, как с сыном. Она сидела слева от меня и, присматривая, чтобы у меня все было, расспрашивала о том-о сем, поинтересовалась, например, играю ли я в бридж. Я сказал, что нет. «Но зато вы, кажется, играете в теннис?» — спросил мой доктор. «Еще бы», — отвечал я. «Правда? — сказала его жена. — Если хотите… приходите завтра в клуб… если будет хорошая погода. Хотите?» «Еще бы», — повторил я. Тут же на завтрашнее утро была запланирована смешанная парная игра, я буду в паре с ее подругой, отличной теннисисткой, сами увидите. Я задумчиво поблагодарил, потом, поколебавшись, признался моему доктору, что у меня нет шортов. Мой доктор, человек действия, предложил немедленно решить эту проблему. Он вытер рот, поднялся из-за стола и скрылся в другой комнате с салфеткой в руке. Через несколько минут он вернулся с шортами, которые положил рядом с моей тарелкой. Потом, усаживаясь на место, он стал прикидывать, где будет проще всего встретиться перед игрой. Вопрос этот, казалось, приобрел в его глазах крайнюю важность. Подумав, он объяснил, что ему нужно еще разобрать кое-какие бумаги у себя в кабинете, так что он будет ждать меня в больнице завтра утром около половины девятого. Я сказал, что идея отличная, и его это, как будто, порадовало. Незадолго до конца ужина, когда я по ошибке собрался промокнуть рот шортами, жена моего доктора забрала их у меня из рук и, не прерывая фразы, протянула мне вместо них салфетку.

18) Мы перешли в гостиную, я сидел в глубоком кресле, потягивая коньяк из круглого бокала, и рассматривал издали шорты своего доктора, трусливо повисшие у меня в левой руке. Они были мне явно очень широки. Нет, ничего не получится, — сказал я и положил их на стол. Дочурка хозяев, одетая в абрикосовую хлопчатобумажную пижамку, тут же слезла со своего стула, схватила шорты и нацепила себе на голову. Она обежала комнату, хлопая в ладоши и явно не собиралась идти спать, так что спустя некоторое время моему доктору пришлось строгим голосом напомнить, что уже половина двенадцатого, и это отчасти подействовало на малютку. Она согласилась идти спать, но, странное дело, отказывалась поцеловать гостя на ночь. Чтобы не казалось, что я так уж особенно жду поцелуя, я безразличным тоном поинтересовался у родителей, как ее зовут. Лаура, — сухо сказал мой доктор, начинавший откровенно терять терпение. Он поймал шалунью за руку, поднял над землей, прикоснулся ее личиком к моей щеке и унес ее из комнаты под мышкой.

19) Когда я вернулся в больницу, там уже выключили все лампы. В вестибюле было темно. В застекленном отсеке горел свет, сестры шепотом переговаривались, вязали; на столе стоял термос и коробка печенья. Я бесшумно проскользнул мимо и свернул в главный коридор. На площадках горели синие ночники. Я тихонько открыл дверь своей палаты и разделся в темноте.

20) На следующий день я вышел из комнаты рано утром в бледно-желтой футболке и полотняных брюках, с теннисной ракеткой в руке и направился к своему доктору. В больничных коридорах было светло, стекла сияли. Я миновал залитый солнцем вестибюль, где разговаривали между собой несколько медсестер, и в конце коридора увидел больного в пижаме, а рядом с ним и своего доктора, шагавшего от стенки к стенке, заложив руки за спину; голову его венчала парусиновая шляпа. Он пожал мне руку и, недовольно покачивая головой, рассказал, что он в скверном настроении: больничное начальство закрыло его кабинет на замок (каждое воскресенье одно и то же, — пожаловался он, ударяя по двери ракеткой).