Фотограф (сборник)

Я часами стоял на палубе и повторял про себя одни и те же слова. Судьбе было угодно… Вновь я посетил… Продолжения этих фраз растворялись в дымке, ткущейся из холодного пара, которым исходила вода. Мы подплывали к местам, где я не был двадцать лет.

Закат получился ранним – солнце закрыли поднявшиеся от горизонта облака.

– К непогоде, – сказал проходивший мимо помощник капитана.

Я спросил его, скоро ли будет поселок Фомка.

– Фомка? Нет такого. Ярцево километрах в тридцати.

Значит, совсем рядом, подумал я и стал всматриваться в берег, освещенный небесным светом. Скоро впереди мелькнул огонек бакена, от которого по воде в мою сторону пробежала дорожка. Наверное, этот бакен я удерживал багром в штормовую енисейскую ночь, пока Николай менял в нем сгоревшую лампу.

В тот вечер нас забыли на правом берегу. Закончив работу, мы спустились к воде и стали ждать лодку. Прошел час, другой. Темнело быстро. Мы разожгли костер. Сначала он горел ровно, потом заметался, зашипел первыми крупными каплями дождя. Начиналась буря. Огромный валун, под который мы перенесли костер, не спасал. Под сильным ветром волны налетали на берег совсем по-морскому. О лодке мы уже не думали. И удивились, когда услышали рокот мотора. Это была не наша казанка, а лодка бакенщика. Деревянным днищем она тяжело ударилась в берег, и мы вчетвером еле развернули ее обратно. «Ложитесь на дно!» – крикнул бакенщик, и лодка стала врезаться в волны. Лежа, мы вычерпывали воду, боясь поднять голову от страха. Я был ближе всех к бакенщику, и он сунул мне в руку багор, когда зацепил бакен. Оказывается, он менял сгоревшую лампу.

– Да кому он нужен сейчас! – крикнул я и увидел, как в свете фонаря свирепо сверкнули глаза бакенщика.

Плыли мы долго. Наверное, от одинаковости происходящего страх сменился тупой мыслью: неужели доплывем? Когда привязали прыгающую лодку к мостку и кто-то из нас попытался похлопать бакенщика по плечу в знак благодарности, он отдернулся и зашагал к своей избушке.

Назавтра он впервые пришел в наш палаточный лагерь знакомиться, хотя мы давно знали от местных староверов, как его зовут. «Испугались?» – спросил он, имея в виду наше ночное плавание. Николай отказался от еды и с удовольствием стал пить крепкий чай. Он пил его маленькими частыми глотками, не переставая, пока не допил всю огромную кружку. И ушел, с улыбкой оглянувшись по дороге.

Николай стал нашим перевозчиком – вместо немого Васьки, сына лесника. Васька был пьян всегда. Он и ходил, казалось, оттого, что должен был упасть. Передвигал ноги – и шел. В поселке было три занятия: ловили на самоловы рыбу, охотились и варили медовуху. Медовуху мужики пили вместо воды.

– Утопит-та вас Николай, – ревниво шутил Васькин отец, старик Афанасий, в очередной раз принося нам то осетра, то стерлядь – в обмен на водку или спирт.

Мы никогда не спрашивали Афанасия: как же так, староверы – и такое нарушение самых главных обычаев. Пьют, и пьют из любой предложенной посуды, избы в запустении… Мы с грустью и так все понимали. Тем более что сами были частью той внешней силы, которая нарушила здешнюю жизнь. Мы делали изыскания под огромную плотину, которая через несколько лет должна была затопить эту землю.

– Енисей городить? Дурак-та придумал, а вы убиваетесь, – смеялся, озорно щурясь, Афанасий.

В Фомке было дворов десять. Жили все родственники – Фомины. И название поселка, и фамилия пошли от основателя, много лет назад спасавшего здесь старую веру. Об этом рассказал нам Афанасий. И махнул рукой:

– Ат, теперь все равно. Васька-от ничего не знат, как рыба. – И Афанасий опять улыбнулся, засветившись лицом, будто сказал что-то веселое.

Как-то глубоко прятал он горе своей памяти. По-природному, как зверь. Чувствуя, что ничего поделать не может. В домах ведь были и старые книги – я видел, как переносили их старухи, держась за них по двое. И красивы староверы были, и чисты – лицами, бородами, одеждой, вековыми избами. Правда, ремонтировали они их уже по-новому – не таежными бревнами, а брали из опустевших домов, выворачивали из стен. Возле таких изб и тропки были полукругом – обходили пустынность. Вся жизнь поделилась пополам: осталась старая часть и настойчиво входила новая. Через мужиков – пьянством, совместной работой с геологами и в лесничестве, торговлей рыбой. Женщины оставались прежними. Они и с нами не заговаривали, а когда встречали, то сразу кивали в сторону мужиков – мол, если надо, обращайтесь.

Николай жил в своей избушке на отшибе. Постепенно, с каждым днем, мы начинали понимать природу враждебности между ним и староверами.

– Изменники, – немногословно припечатывал он своих соседей, если мы при нем заводили разговор о местных.

И мы понимали, что он имеет в виду.

– А, этот-та? Шут-та? – отвечал весело Афанасий, когда мы спрашивали, давно ли живет здесь Николай. – Давно.