Фотограф

Баня истопилась быстро. Ронин разделся и вошел в горячий воздух. Обдал себя холодной водой и лег на полок. Прямо перед глазами были застывшие продольные жилы досок потолка, похожие на песчаное морское дно.

Как все необычно и… обычно, — подумал Ронин. Он хотел найти противоположное по смыслу слово, но не нашел. И улыбнулся. Пусть будет так. Все можно объяснить, соединив одно слово с его противоположностью простым прибавлением “не”. Этого достаточно — для самого себя. Ведь никому ничего не объясняешь и не доказываешь.

В предбаннике раздевалась Анна. Она вошла и ойкнула — от жары. В руке она держала яблоко. Ронин от удивления замер. Раньше он обязательно заметил бы в этом пошлость, будто увидел бы, как начинающий фотограф выстроил композицию: обнаженная с яблоком на фоне открытой двери, за которой — сад. Райские кущи. Но сейчас во всей этой картине была такая естественность, которую Ронин редко встречал в жизни.

Улыбнувшись, Анна надкусила яблоко и положила его на подоконник.

— Какой ты горячий и мокрый, — сказала она, когда Ронин подвинулся на полке.

Ее удивляла и радовала каждая мелочь — прищурившись и улыбаясь, она оглядывала все подробности. Слоистый пар, почти неподвижный в воздухе, запотевшее окно, надкусанное яблоко с капельками влаги, подрагивающую поверхность воды в широкой деревянной кадке.

Они молча лежали рядом, и Ронин думал, что это замкнутое пространство, тесно окруженное четырьмя стенами, вдруг оказалось в самом центре того мира, который он всегда ощущал вокруг себя, — в самом центре прожитой и будущей жизни. Время исчезло. Не остановилось, а исчезло. Ронин понял, как можно что-то ясно понять во сне, что сейчас вся его жизнь — от рождения и до смерти — здесь, в нем, рядом с ним, в границах четырех стен.

И, как когда-то в детстве, он ощутил прибавление к себе еще одного такого же существа, слияние с ним, словно освобожденные чувства с готовностью и облегчением перетекли из одного, тесного сосуда, в больший. Как вода. Как нагретый, спрессованный воздух.

Потом они лежали и Ронин слышал их общее, одинаковое дыхание. Где-то там, — думал Ронин, — в саду, под легким ветром, движется и время, то затихая, то спохватываясь и догоняя себя, неслышно обтекая эти стены…

Словно проверяя свои ощущения, Ронин открыл одну за другой две двери — холодный воздух пронесся мимо него внутрь бани — показалось, что сквозь него, как сквозь пустоту.

Он закрыл дверь, услышав, как Анна позвала его, пошел к близкому роднику — в овражке. Посреди ила вырывался ключ, неостановимо поднимая бурунчик блестящих песчинок. Ронин напился, наклонившись к роднику, а Анне принес воды в ковшике. И в бане они пили по очереди, и остатки воды, прижав к себе Анну, Ронин вылил на их лица сверху.

Возвращались они, когда уже застыл воздух, и солнце зашло — а небо еще вовсю светилось закатным светом.

— Как хочется спать, — прошептала Анна, — и жалко уснуть. А ты, наверное, хочешь есть? Принеси только еще воды… Давай не будем закрывать окна?

Она еще что-то шептала, уже обессиленно откинувшись на кровати, и Ронин не различал слов — ему казалось, что он слышит шелест листьев.

Когда он вернулся с водой, она уже спала, и уголки ее губ подрагивали в улыбке. Ронин прилег рядом и только успел накрыться одеялом, успел расслышать их двойной вздох и — исчез.

— Ты спал, как ребенок, — услышал он утром, щурясь от яркого света.

— А ты? — спросил он.

— Тоже. Мы спали, как дети. Мы вообще похожи.

“Да, похожи”, — подумал Ронин и закрыл глаза. Два человека, живущие вместе, становятся похожи. Он вспомнил, как в детстве не мог понять, что его отец с матерью были когда-то чужими друг другу людьми. И маленькому Ронину казалось, что это он исправил ошибку, несправедливость прошлого. Родители стали родственниками. И конечно, похожими друг на друга.

На плите шипел чайник.

— Ты сам завари, хорошо? — сказала Анна.

Она знала, что Ронин не любил пить чай “чужой” заварки. Он улыбнулся:

— Просто сделай покрепче.

Потом, когда отпил первый глоток, он пошутил:

— Вот, что называется, вложила душу. Кажется, что сам заваривал.

— У тебя с этим чаем почти человеческие отношения! — засмеялась Анна. — Каждое утро ты начинаешь с какого-то таинственного с ним общения. Неужели у меня получилось?

— Настроение чувствуется, — шутливо успокоил ее Ронин.

Странно — но он ни разу в жизни не пил чужого чаю, который бы по вкусу совпал с его ожиданием. “Ну разве не сумасшедший”, — подумал Ронин, вспомнив об этом. Но ему понравилось сейчас, что Анна знает о таких его тайных странностях.

Когда они дошли до леса, Анна сказала:

— Ты так уверенно вышел на эту тропинку, что я сразу поняла, чем ты тут занимаешься.

— И чем же?

— Вот так и гуляешь. Целыми днями.

Ронин кивнул. Это поразительно, подумал он, как она его знает.

— Ты сказала, мы похожи, — повторил он. — А со стороны, мне кажется, мы напоминаем… Я — перекати-поле, такую траву без корней, а ты — какой-нибудь холмик, к которому я прибился. Перенесся ветром, временем.

— Как к препятствию, да?

Ронин пожал плечами: