Фотографии на память

Один гол удалось сквитать сразу после свистка. Алик со злостью вколотил мяч в ворота противников: «Хоть не всухую!»

Затем отличился Витька.

Счет сравнялся.

Гарик, чуть согнув колени и вытянув перед собой руки, напряженно застыл в воротах. Вова крутился вокруг верзилы-нападающего, стараясь выбить у него из-под ног мяч.

Во дворе было слышно только старательное пыхтение и могучий топот.

— Да по костылям, по костылям надо было врезать! — досадливо бормотал Витька. — все равно не увидят!

Никто так и не понял, как это получилось. Вова отнял мяч у нападающего, финтом убрал с дороги противника и резко пробил с полулета. Мяч взмыл свечкой, по длиннющей дуге пролетел над головами игроков, миновал растерявшегося вратаря и… пересек отмеченную кирпичами линию ворот.

— Гол! — хрипло крикнул с балкончика парализованный дядя Моисей.

— Чистейший, мамой клянусь! — засмеялся Сейфали.

Противники спорить не стали. Даже они знали: стоит Сейфали взять в руки милицейский свисток отца — и на целом свете не найдется более честного и справедливого судьи, чем он.

Вова вдруг о чем-то вспомнил, подбежал к скамейке, на которую он еще до матча положил маленький кожаный футляр.

— Снимок на память! — Вова умело построил всех в три ряда. Отступил на несколько шагов, склонил голову к правому плечу, пригляделся. — Улыбочка…

Фотоаппарат тихо щелкнул, сверкнула вспышка.

Я перебрала старые выгоревшие снимки. На них все, кроме дяди Вовы. Строго сдвинув брови и зажав под мышкой ободранный кожаный мяч, прямо в объектив смотрел капитан команды, дядя Витя. Нападающий, дядя Алик, показывал рожки из-за круглой стриженой головы дяди Лятифа. Судья, дядя Сейфали, выпятил грудь, на которой блестел большой никелированный свисток. А в первом ряду, с закрытыми глазами, смущенно улыбался вратарь. Гарик. Мой папа. Он всегда боялся пропустить момент, когда нужно замереть, широко раскрыв глаза. Готовился к этому изо всех сил, даже бледнел от волнения.

Но почти всегда получался с закрытыми глазами.

4

Дядя Вова никогда не обещал, как другие фотографы, что из объектива вот-вот вылетит птичка. Просто улыбался, на секунду присаживался на корточки и щелкал затвором. А через несколько дней приносил родителям мои фотографии. В нашей бакинской квартире они висели на стенах, лежали в коричневом старом альбоме, стояли на маминых книжных полках. И даже на папином письменном столе в редакции газеты «Бакинский рабочий».

Я была поздним ребенком. Родилась, когда папе исполнилось 40, а у мамы в волосах начала появляться седина. Это папа предложил назвать меня Маргаритой. Он с гордостью говорил всем, что мое имя означает «жемчужинка». А мама добавляла, что так звали самую красивую французскую королеву — Марго.

Вот я в детском саду — с огромным надувным котом в руках, в плюшевом костюме медведя — на новогодней елке. А это — с классом на торжественной линейке. В руках табличка «Школа № 47, 5-й „Г“».

В десять лет мне ужасно хотелось быть мальчишкой. Пусть недолго. Хотя бы часик. И не таким, как мой сосед по парте, худенький очкарик Гриша Рубинер. А высоким, широкоплечим, сильным. Первым делом я подошла бы к долговязому второгоднику Джафарову Джаванширу (он сидел за последней партой в правом ряду) и без всяких разговоров врезала бы ему разок-другой. За подпаленный хвостик моей косы. За разбитые Гришкины очки. За оплеванную спину старенького школьного вахтера.

Джаваншир, ясное дело, ко всем без разбора не цеплялся. Со старшеклассниками и с нашей старостой, коренастой дзюдоисткой Наргиз Кулиевой, он никогда не связывался. Наргиз вообще все в классе слушались, потому что она, как говорил Гришка, была нашим формальным и неформальным лидером. Организовывала классные праздники, знала, где можно собрать побольше макулатуры. А иногда придумывала что-то особенное, за что потом на школьных линейках нашему 5 «Г» вручали грамоты.

Например, шефство над Домом ребенка.

Однажды мы скинулись по трешке, купили несколько игрушек, отпросились у директора и пошли к своим подшефным. У всех было отличное настроение: весна, тепло, с уроков отпустили… Даже Джаваншир увязался за нами.

Конечно, мы все сделали не так, как надо. Пришли не вовремя (у детей вот-вот должен был начаться тихий час), принесли не то, что требовалось (таких игрушек в Доме ребенка — навалом, а вот цветных карандашей и альбомов не хватает). Но Наргиз упросила директора, и нас впустили. Ненадолго, только чтобы посмотреть на своих подшефных. Это была старшая группа — трех-четырехлетние дети. На них уже натянули одинаковые байковые пижамки, уложили в кроватки. И тут входим мы, 5 «Г» в полном составе. Я никогда не думала, что в комнате может быть такая тишина. Дети молча разглядывали нас, а мы стояли, нелепо улыбались и протягивали им резиновых уточек, плюшевых медвежат, лупоглазых кукол. Вдруг один рыжий веснушчатый мальчишка вылез из-под одеяла, подошел к Грише, встал на цыпочки и потянулся к его лицу.

— Это из-за очков, — объяснил нам Гришка, подхватывая малыша на руки, — маленькие, знаете, как очкариков любят?