Фотография с прицелом

Здесь, в лаборатории, Анфертьев решился наконец задать себе несколько вопросов, решился ответить на них. Не до конца, не откровенно, но давайте согласимся, ребята, что даже наедине с самими собой мы стараемся найти для наших поступков причины поблагообразнее, такие, чтоб не стыдно было в приличном обществе раздеться, простите, раскрыться. Не отрывая взгляда от волн проявителя, перекатывающихся от одного края ванночки к другому, глядя на завалы металлолома, которые возникали на снимке все отчетливее, становились все тяжелее и внушительнее, спросил Анфертьев у себя:

Скажи, Вадя, на фига тебе сдался этот Кандибобер? Зачем?

Лучше спросить – почему? Потому, что жизнь моя пуста, я не знаю, как изменить ее, как измениться самому. Мой труд не дает мне ничего, кроме зарплаты. Но я не могу работать только для зарплаты.

Какой бы она ни была?

Да если Подчуфарин будет платить мне не сто рублей, а двести, триста – это ничего не изменит. Общество сказало мне: не стоит жить ради денег. Я убедился, что это правда.

Но ты идешь на… ради денег?

Наверное, я запутался. У меня нет сил ждать, пока кто-то решит, что мне уже можно жить не на сто рублей, а на сто десять.

Ты хочешь бросить вызов?

Разве что вызов самому себе. Я не хочу умирать заводским фотографом.

А кем бы ты хотел умереть?

Я согласен умереть и фотографом, но перед этим должен хоть что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось. Предпринять – это главное. Независимо от результатов. Зачем люди лезут в горы, поднимаются на вершины, которые никому не нужны? Зачем погружаются на морское дно, зная заранее, что, кроме расползающихся червяков, там ничего нет? Зачем люди прыгают с парашютом, зная, что внизу их не ждут ни друзья, ни враги? Зачем?

Ты решил испытать себя Сейфом?

Можно сказать и так, хотя я не уверен, что это будет правильно.

Женись на Свете – это и приятнее, и безопаснее. А тревог, волнений, суеты будет не меньше, чем с Сейфом.

Я так бы и поступил, приди мне эта мысль раньше.

А что мешает сейчас?

Сейф стоит на дороге, я не могу его обойти. И не хочу.

Тебе не кажется, что ты тронулся?

Я думал об этом… Очень даже может быть.

Неожиданно раздался несильный, но внятный стук в дверь. Анфертьев вздрогнул, бросился что-то убирать, но тут же опустился на стул. Прятать было нечего. Кроме мыслей. «Ну даешь, Вадя», – пробормотал Анфертьев и, опустив снимок с металлоломом в закрепитель, откинул крючок. Света проскользнула в едва приоткрывшуюся дверь, тут же быстро закрыла ее за собой: она уже знала, как надо входить в лабораторию, когда внутри горит красный свет.

– Привет, – сказала она. – Все ушли на обед.

– Это хорошо. – Анфертьев поднялся, обнял Свету, запустив пальцы в ее волосы. – Какая ты молодец, что пришла… Ты не возражаешь, если я тебя поцелую?

– Не возражаю.

– Это хорошо, – повторил он, прижимая ее к себе. – Как я тебя люблю, если бы ты знала, как я тебя люблю, – шептал Вадим Кузьмич, глядя в ее темные при красном свете глаза.

– Скажи лучше, что я тебе нравлюсь.

– Почему лучше?

– Меньше ответственности.

– Я не хочу уменьшать свою ответственность.

– Как жаль, что у тебя здесь только стул…

– Я знаю место, где есть и другая мебель, не такая жесткая.

– Где? – спросила Света.

– У тебя дома.

– Кроме мебели, у меня есть еще и соседи.

– Гори они синим огнем.

– Хорошо, – сказала Света. – Но мы должны прийти раньше них.

– Придем.

В этот вечер Анфертьев впервые побывал у Светы. Это была трехкомнатная квартира. В одной комнате жили молодожены с неимоверно крикливым ребенком, во второй две сестры, состарившиеся в этой коммунальной квартире. Сестры были на удивление одинаковы в повадках, обе считали себя здесь хранительницами очага, носителями нравственности, обе ходили в длинных цветастых халатах, шаркали шлепанцами и оберегали Свету.

План был такой. Света звонит в дверь, Анфертьев остается на нижней площадке. Если дома никого нет, Света открывает дверь своим ключом и входит в квартиру вместе с Анфертьевым. Они запираются в ее комнате и делают вид, что их там нет. И только вечером, когда сестры, вернувшись из магазинов, где они работали уборщицами, сядут к телевизору смотреть программу «Время», а молодожены начнут укладывать своего вампира спать, Анфертьев выскользнет на площадку и вниз, вниз по ступенькам на свободу, подальше от блуда, распутства, от любви, от счастья и блаженства, пока цел, пока чист и не пойман. Глаза блестят, колотится сердце, плащ распахнут, пояс болтается на одной петле. И – по лужам, по листьям, подальше, подальше!