Фоторобот

Когда он проснулся, солнце светило уже высоко. Он посмотрел на часы: полдень. Он позвал:

— Роберта! Хелло!

Не получив никакого ответа, он подумал с болью в голове, что она вернулась в свои пенаты. Он с трудом выбрался из палатки и замигал глазами от яркого света. Отражающееся от поверхности пруда солнце было невыносимым. Ему смутно подумалось, что хорошая погода пришла вовремя, и полный счастья от того, что покончено со всеми неприятностями, он повернулся и посмотрел на другой конец поляны. Палатки-гроба там больше не было.

Сложив руки рупором, он заорал:

— Роберта! Роберта!

Его крик отозвался слабым эхом в лесу. Пошатываясь, он дошел до того места, где еще вчера стояла испарившаяся палатка, и наклонился. Колья от палатки были кое-как вырваны из земли. Все снаряжение исчезло. Он схватился за голову и прошептал:

— Этого не может быть!

Роберта ему об этом ведь говорила вчера или позавчера. Она собиралась проехать автостопом по Франции, а Рамбуйе было для нее лишь промежуточной остановкой для отдыха после более или менее бурного посещения Парижа.

Этой ночью во время их возлияний она, должно быть, попрощалась с Жильбером. А он, не рассказав ей ничего, и не помышлял о том, чтобы объяснить, какое значение она имела для него!

Во время своей алкогольной эйфории Жильбер ни на секунду не мог предположить, что англичанка уйдет!

Его прекрасное алиби рассыпалось. Все вновь начиналось с нуля. Ему следовало дождаться ареста преступника. Потому что не оставалось больше ни одного свидетеля его пребывания в Рамбуйе. Последний, кто видел ее, был бакалейщик, и это было позавчера.

Он вернулся к палатке и рухнул в нее. Его пальцы наткнулись на какой-то маленький предмет, который он подобрал. Маленький бриллиантовый молоточек.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава X

Полицейский поглядел со скукой на двух женщин, вошедших в его кабинет. Мать и дочь. Мать — крепкая брюнетка сорока лет — принарядилась по этому случаю. Отвратительного вида колпак с синими цветами, напоминавший гасильник для свечей, возвышался над ее румяным лицом. Впереди себя она подталкивала свою дочь — разукрашенную девицу, одежда на которой была слишком тесна для ее уже округлых форм. Инспектор указал на места своим посетительницам и сверился с карточкой, лежащей перед ним. Он закурил сигарету и сказал:

— Вы хотите дать показания. Вы — госпожа Шевийон, продавщица молока, улица Клер, 7-й округ Парижа?

— Совершенно верно, господин комиссар. Я пришла по поводу того, что мне рассказала дочь, и думаю, это может принести пользу для расследования…

Инспектор уже больше не верил в то, что свидетельские показания могут быть сколько-нибудь полезными для следствия. А с этим новым преступлением он испытывал беспокойство за свою карьеру, находящуюся под угрозой. Стоит только прессе раздуть это дело, ставя во главу угла неудачу полицейского расследования, и он окажется в роли козла отпущения. Поэтому он не должен упустить ни одного следа, не имеет права пренебречь ни единым свидетельским показанием, обязан тщательно проверить любой донос. Он сказал:

— Мадам, пусть все расскажет ваша дочь.

Он подал знак своему коллеге Жюлю Марселену, грузно примостившемуся за пишущей машинкой. Крошка, казалось, чувствовала себя немного неловко. Она бросила мстительный взгляд на мать, и полицейский заподозрил молочницу в том, что та более или менее, но сама придумала свидетельское показание своей дочери. Вот так!

Девица подыскивала слова и наконец решилась.

— Значит, это было недели две или три тому назад.

— Когда точно? — обрезал Туссен.

Он был в плохом настроении и не хотел облегчать жизнь этим двум женщинам.

— Три недели тому назад. Это было в четверг вечером. Я это помню, потому что ходила в кино с подругой смотреть «Сисси-императрицу».

Туссену стало жаль Марселена, который уже весь взмок, печатая на машинке эту чепуху. Но ничего не поделаешь, он был обязан выслушать их. Снова появилось солнце после трех дождливых дней, и как было бы хорошо прогуляться сейчас в Люксембургском саду или по берегу Сены, глядя на рыбаков.

— Я возвращалась домой совсем одна по Шан-де-Марс, и тут вдруг он подходит ко мне и говорит:

— Кто это?

— Как кто? Маньяк! Месье Витри, кто ж еще!

— Записывай: Жильбер Витри подошел ко мне.

Марселен забил буквой «х» строчку и продолжил печатать в прежнем ритме.

— Так что же он вам сказал?

— Ну давай же, скажи господину комиссару, что он тебе сказал! — воскликнула мать.

Девчушка опустила глаза. Туссен охотно бы поспорил, что эта красная шапочка уже повстречала серого волка и даже не одного.

— Он мне сказал: «Значит, гуляем совсем одни? Может быть, вас проводить?»

Вмешалась мамаша:

— Она его узнала, вы понимаете? Это один из наших покупателей. Она не ошиблась, бедная девочка!

Туссен нервно вздохнул. Девчонка продолжала:

— Мы, в общем, прошли несколько шагов вместе, а потом вдруг он взял меня за руку и потащил к темной аллее. А там он мне стал говорить… Ну, в общем, это и не повторишь!

— Так все-таки, что же он сказал? — осведомился Туссен, пустив в ход все свое терпение, на которое еще только чувствовал себя способным.