Four Thousand Weeks: Time Management for Mortals

Хотя я почти не осознавал этого, моя одержимость продуктивностью служила скрытым эмоциональным целям. С одной стороны, она помогала мне бороться с чувством неустойчивости, присущим современному миру работы: если я смогу выполнять все требования редакторов, одновременно запуская различные побочные проекты, то, возможно, однажды я наконец почувствую себя уверенно в своей карьере и финансах. Но это также удерживало на расстоянии некоторые пугающие вопросы о том, что я делаю со своей жизнью и не нужны ли серьезные изменения. Если бы я мог достаточно работать, заключало мое подсознание, мне не нужно было бы задаваться вопросом, так ли уж полезно для здоровья то, что я черпаю столько самооценки из работы. И пока я был на пороге освоения своего времени , я мог не думать о том, что жизнь действительно требует от меня, возможно, отказаться от стремления к мастерству и вместо этого погрузиться в неизвестность. В моем случае это означало вступление в долгосрочные отношения и, позднее, принятие решения вместе с женой попытаться создать семью - две вещи, которые мне не удавалось сделать с помощью любых систем для достижения цели. Меня больше успокаивала мысль о том, что со временем я смогу "оптимизировать" себя и стать тем человеком, который сможет без страха принимать такие решения, чувствуя себя полностью хозяином процесса. Я не хотел признавать, что этого никогда не произойдет - что страх является частью сделки и что его переживание не разрушит меня.

Но (не волнуйтесь!) мы не будем зацикливаться на моих личных проблемах. Универсальная истина, скрывающаяся за моими конкретными проблемами, заключается в том, что большинство из нас так или иначе тратят много энергии на то, чтобы избежать полного переживания реальности, в которой мы находимся. Мы не хотим испытывать тревогу, которая может возникнуть, если мы спросим себя, на правильном ли мы пути, или от каких представлений о себе пора отказаться. Мы не хотим рисковать потерять отношения или потерпеть неудачу в профессиональной деятельности; мы не хотим мириться с тем, что нам никогда не удастся угодить родителям или изменить некоторые вещи, которые нам в себе не нравятся, и мы, конечно же, не хотим заболеть и умереть. Детали у разных людей разные, но суть одна и та же. Мы отшатываемся от мысли, что это все - что эта жизнь, со всеми ее недостатками и неизбежными уязвимостями, ее крайней краткостью и нашим ограниченным влиянием на то, как она сложится, - единственная, на которую у нас есть шанс. Вместо этого мы мысленно боремся с тем, как обстоят дела, чтобы, по словам психотерапевта Брюса Тифта, "нам не пришлось сознательно участвовать в том, каково это - чувствовать клаустрофобию, заточение, бессилие и ограниченность реальности". Эта борьба с мучительными ограничениями реальности - то, что некоторые психоаналитики старой школы называют "неврозом", и она принимает бесчисленные формы, от трудоголизма и фобии обязательств до созависимости и хронической застенчивости.