Фрагменты

Шекспир. Я «Макбета» обдумывал.

Бербедж (ворчит). «Макбета». Я ведь, коллега, и Макбета у него играл. Раз, помню…

Шекспир. Ну вот, пошли воспоминания. Нет, друзья, серьезно, одним глазком глянем, что там у них. Сегодня сцена «Мышеловки». (Читает с воодушевлением.) «Взывает к мести каркающий ворон, рука тверда, дух черен, верен яд…».

Чехов. Нет, мастер, не взывает ваш ворон к мести.

Шекспир. То есть?

Чехов. От всей сцены у них одна пантомима осталась.

Шекспир. Как?!

Чехов. А вот так. Остальное, по словам Гамлета, в цирюльню, за ненадобностью.

Бербедж (бурчит). Кстати, они и эту шутку мастера туда же, в цирюльню.

Шекспир. Господи! Чем же я так им не угодил?

Бербедж. Слова, слова, слова. Не современно, старина.

Шекспир. А что же современно?

Бербедж. Ну вот когда у тебя там: «Прекрасная мысль лежать между девичьих ног». Это и по теперешним временам подходяще.

Чехов. Не-а. Публика не примет.

Шекспир. Почему?

Чехов. Не расслышит. Неразборчиво.

Шекспир. Что, у актера дикция хромает? Голос глуховат? Беда.

Бербедж. А это уже камень в ваш огород, коллега. Что за характер! (Передразнивая.) «Краткие летописи, краткие летописи! Пусть актеров примут хорошо. Они, видите ли, обзор века», а сам случая не упустит нас обидеть!

Чехов. Мастер прав. Дикция у меня страдала и голосом похвастаться не мог. Однажды на бедном Йорике петуха пустил…

Шекспир. Что вы слушаете этого толстяка, эту пивную бочку! Я тут рыдал, глядя на вас! И он рыдал! Не переставал удивляться. Я ему всегда говорил: плевать мне на эффекты и дефекты, если есть то, что в вас было! Говорю вам: рыдал!

Бербедж (желая поддеть). Ты и Сандро Моисси это говорил.

Шекспир. Говорил!

Бербедж. А я про что?

Шекспир. И Моисси, и Качалову, и этой бабе хромой, Саре Бернар! Ну и что?! И Скофилду скажу, когда явится, дай Бог ему сто лет жизни! Я и тебя, колода, хвалил. Когда на дело похоже, всегда хвалю! И буду! Я ведь и сам все-таки актер. Как-никак понимаю.

Бербедж. А вот об этом, старина, я бы на твоем месте не распространялся, сам знаешь.

Шекспир. Знаю, Рич, знаю. Если бы не знал, не видать тебе Отелло как своих ушей. Я не об этом. Понять не могу: что же сегодня на театре творится.

Бербедж. Ну разве только на театре? Весь мир театр.

Шекспир. А может, все-таки глянем, друзья, что там в Моспроме сегодня.

Чехов. Из уважения к вам, мастер, но только в последний раз.

Бербедж. Отчего же? Премьеру я у них буду смотреть обязательно. По традиции. Коллега прав, старина: надо тебя уважить. Ну, так что там…

(На небеса доносится голос режиссера.)

Режиссер. Да, да, да! Вопрос решенный! Призрака у нас не будет. Я проверяю Шекспира на правду! Призраков вообще не бывает! Кто из вас хоть однажды видел призрака?!!

(Души Шекспира, Бербеджа и Чехова смущены…)

М. Козаков. 1984

Признаюсь, я по своей природе не реформатор, а традиционалист. Люблю новаторство внутри традиции. Не горжусь этим, не считаю это достоинством, а просто констатирую. И сокращать Шекспира можно и даже нужно. Вопрос в том, что и зачем. Нет, я решительно придерживаюсь взгляда, что в начале все-таки было Слово!

Хотелось бы, чтобы эта драматическая, почти «капустная» зарисовка не показалась обидной. В традиции актеров шутить друг над другом.

Кто-то заметил, что эпиграммы Гафта оттого имеют большой успех, что они заполняют вакуум официальной критики. Актеры сами не могут отвечать на критику, не должны вступать в теоретическую полемику, но как часто каждый из нас испытывает состояние — «Не могу молчать!». И тогда мы шутим над другими и над собой.

Удивительная у нас профессия. Краткие летописи, рисунки на песке. Актер не может играть в стол, ждать оценок потомков, его труд умирает вместе с ним. Ему хочется еще при жизни услышать голос публики, ободряющий или осуждающий, «легкое дуновение души народной, не отдельных душ, а именно — коллективной души», но как его уловить?

И часто актеры путают славу с популярностью, забывая, что «быть знаменитым некрасиво…», что «цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех». Хотя автор этих строк Б. Л. Пастернак, приехав, обласканный, из Грузии, пошутил: «Глупость я сказал: очень приятно быть знаменитым».

Когда-то великого И. М. Москвина студенты Школы-студии МХАТа спросили: что самое главное для артиста? Москвин смутился: «Ну что вы, ребята, такие вопросы задаете. Неловко как-то. Но уж если зашел разговор… Я думаю, актер всегда должен оставаться чуть-чуть шалопаем. Мы же немножко клоуны…»

Друзья, без которых не было бы этой книжки, дразнят меня графоманом. Они правы. Как выяснилось, писать для меня такая же потребность, как играть, ставить, читать стихи. «Гены заработали», — шутят они.