Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Человеческая всеядность способна, пожалуй, вызвать страх. «Сожрем все», ее девиз. И вот она чавкает, пережевывая все, что модно сегодня пережевывать, – от проходящих романов, до новых фильмов, от политических новостей, до последних успехов новых философских школ. Еще со школьной скамьи эта всеядность отлично знает, что на свете есть много прекрасного и что это прекрасное следует поскорее сожрать. Этого требует хороший тон. Ходить раз в месяц в театр, читать книги, о которых все говорят, знать пару цитат из Ветхого завета и, не сбиваясь, рассуждать о глубине нашей веры и нашем вкладе в мировую историю, о котором скоро узнает все благодарное человечество.

Затем, рыгая и вытирая слюну, эта всеядность напоминает о наших великих традициях и засыпает.

Большое заблуждение считать, что человеческая история есть история побед, свершений, поражений и надежд.

На самом деле человеческая история есть история всеядных.

173.

Как известно, у истоков античного скептицизма стоит загадочная фигура Пиррона Эллидского, впервые отчетливо сформулировавшего основополагающий принцип скепсиса: ни наши ощущения, ни наши идеи не являются ни истинными, ни ложными. Как те, так и другие не только не свидетельствуют об истине, но не свидетельствуют и о том, что истине противоположно. Любое утверждение (или отрицание) предполагает утверждение (или отрицание) прямо противоположное высказанному. Отсюда следует необходимость воздержания от каких-либо суждений, безразличие, невозмутимость и бесстрастие в отношении всех вещей, ибо «истинно ничего не существует», а значит «ничто не есть в большей степени одно, чем другое».

Как бы не относились мы к содержанию высказанных Пирроном положений, очевидно, что и он сам, и любой человек всегда могут подвести их под формально-логические принципы нашего мышления.

Если, – как полагает Пиррон и его последователи, – ничто не истинно и не ложно, то любое нечто является и не истинным и не ложным; если верно, что ничто не истинно и не ложно, а нечто мы считаем истинным (или ложным), то это нечто на самом деле и не истинно и не ложно, мы же пребываем в отношении него в заблуждении и т.д. одним словом, невозможно соглашаться с Пирроном и утверждать в то же время, что существует и нечто только истинное (или только ложное). Невозможно, высказывая какое-либо догматическое мнение, отстаивать, вместе с тем, изостенический принцип, провозглашающий равенство двух противоположных суждений.

Дело идет именно о формальной проверке пирроновских суждений, а не об их действительном содержании. Последнее логику не занимает. Прав Пиррон по существу своей мысли или он заблуждается, формально-логические принципы это тревожит так же мало, как и содержание любых наших суждений. Говоря словами Канта, эти принципы существуют «независимо от всякого опыта, ибо они содержат лишь условия применения рассудка вообще». Может быть, в мире «объективной реальности» и в самом деле нет ничего ни истинного, ни ложного, – формальное мышление ничего сказать об этом не может. Но, что касается его собственной сферы, там мы с его помощью обнаруживаем и истинное, и ложное, причем, обнаруживаем его в качестве абсолютного условия существования самого мышления.

Пиррон может сколько угодно возражать против этого, ссылаясь на существо своей мысли и указывая на такую область, где само мышление растворяется в обманчивом тумане кажимости. Но ведь любое возражение уже существует, как суждение, и притом по законам, именно по законам, которые приписывают ему формальные принципы «рассудка». Хочет того Пиррон или нет, но и он, как и все мы, вынужден признать абсолютную власть этих принципов, хотя и не приближающих нас к пониманию действительной сущности вещей, но, во всяком случае, устанавливающих форму в соответствии с которое мы только и можем мыслить и рассуждать. И хотя в числе своих требований последовательный скептицизм выдвигает принципиальный отказ вообще от каких-либо высказываний (epohé), то ведь и это требование есть не что иное, как суждение, высказанное по законам, продиктованным формальными правилами. Оно может существовать лишь в самом себе, – исключив всё, что противоречит его внутреннему смыслу, т.е. любому догматическому «да» или «нет». Оно не просит у Пиррона согласия или одобрения. Оно просто ЕСТЬ, и с этим ЕСТЬ вынужден считаться даже самый последовательный скептицизм.

И вот именно здесь происходит нечто такое, что значительно сильнее, чем все доводы Пиррона и его древних и современных последователей, заставляют нас заподозрить, что принудительная сила доказательств совсем не всегда оборачивается «убеждениями». Дело в том, что некоторые источники определенно утверждают, что хотя Пиррон и полагал, что человек не обладает никаким мало-мальски достоверным знанием, само знание существует и принадлежит богам: знание «находится где-то у богов» и не является делом человеческой мудрости. Более того: мы узнаем, что жители родной Пиррону Эллиды не только не преследовали его за скепсис, но и избрали верховным жрецом города…