Фрам — полярный медведь

Потом направился к Щербатому.

Убийца лежал с закрытыми глазами, положив морду на вытянутые лапы.

Зная, какой способ борьбы предпочитает этот чудак, он не сомневался, что его сейчас схватят за загривок и начнут колотить мордой об лед.

Но лапа Фрама не схватила его, не встряхнула, не ударила об лед, а только легонько толкнула. Щербатый застонал, прося пощады.

— Вставай! — проворчал Фрам. — Пора сообразить, что я тебя не трону. Поднимайся и иди за мной!

Щербатый дрожал, не открывая глаз, и жалобно скулил. Фрам сгреб его, взвалил себе на спину и точно так же, как таскал когда-то, под хохот галерки, вокруг арены глупого Августина, отнес Щербатого в берлогу, к остаткам моржовых туш. Там он положил его мордой к мерзлому мясу. Щербатый со стоном открыл глаза. Порванные ноздри его расширились, он облизал разбитый нос и попробовал было откусить кусок, но беззубые десна только скользнули по мясу. Он уже не мог встать на ноги и откусить хороший кус, тряся головой, как прежде, когда у него были все зубы.

Фрам оттолкнул его. Щербатый испуганно съежился и застонал. То, что он увидел, было превыше его понимания.

Ученый циркач оторвал когтями кусок моржовой туши и, чтобы согреть его, сунул себе под брюхо. Потом, когда мясо достаточно размякло, положил его голодному Щербатому под нос. Тот принялся медленно жевать, как жуют беззубые старики. Он не знал, что ожидает его дальше, но пока что свершилось чудо: его кормят! Он получил теплый, мягкий кусок моржатины из лап того, от кого он ожидал смерти.

Кончив есть, он поднял на Фрама испуганные глаза.

— Чего тебе еще? — проворчал тот, теряя терпение. — Уж не воображаешь ли ты, что я буду нянчиться с тобой всю жизнь? Научился обращаться с мерзлым мясом и ступай себе подобру-поздорову!

Фрам направился к выходу из берлоги.

Щербатый оторопело глядел ему вслед. Вероятно, он принял все, что было, за хитрость и боялся, как бы этот чудной медведь не вернулся и не перегрыз ему глотку.

У входа в пещеру Фрам нашел медвежонка, который старался подглядеть, что происходит внутри. Фрам не обратил на это никакого внимания, — забыл, что велел Непоседе смирно сидеть на скале, куда сам посадил его. В отличном настроении, он знаком приказал медвежонку собираться в дорогу.

Берлогу они оставили Щербатому.

Пришла весна. Места было довольно для всех. Где-нибудь найдется логово и для них.

Сначала они шли рядом. Но медвежонок то и дело оглядывался и стал понемногу отставать. Фрам долго ничего не замечал, а когда хватился, медвежонка уже с ним не оказалось. Он остановился… Принялся звать его, сердито рыча… Никакого ответа! Тогда он пошел обратно по маленьким следам, ускоряя шаг по мере того, как ему становилось ясно, куда они ведут. Им овладела тревога.

Следы терялись в устье берлоги.

Фрам прислушался. Тишина… Это не обрадовало, а еще больше встревожило его. Он кинулся в берлогу.

Медвежонок преспокойно облизывался. Щербатый лежал с вытаращенными глазами и перегрызенным горлом.

Медвежонок расправился с ним по закону диких медведей Заполярья. У малыша был старый должок, и он его уплатил.

А теперь облизывал себе морду.

В первую минуту Фраму захотелось задать ему хорошую трепку, чтобы тот запомнил ее на всю жизнь, как Фрам помнил трепки, которые он сам, тогда еще глупый медвежонок, получал от дрессировщика цирка Струцкого. Он даже занес было лапу, но глаза Непоседы выражали такую невинную гордость, что лапа Фрама повисла в воздухе.

Он опустил ее, не тронув медвежонка.

Дальнейшую судьбу свою медвежонок нашел сам, и она была такой, какой и должна была быть в этих суровых местах. Жизнь для него едва лишь начиналась. Ей предстояло быть долгой и протечь здесь, в стране вечных льдов, по законам Заполярья.

Фрам подтолкнул его сзади лапой и угрюмо проворчал:

— Ну, потешил себя! Теперь ступай…

Выходя, оба оглянулись на труп убийцы, растянувшийся возле остатков моржовых туш.

Взгляд Фрама выражал почти человеческие чувства.

Глаза медвежонка сияли гордостью.

Они долго скитались по острову. Им не раз попадались другие медведи, уплетавшие свежепойманных в разводьях тюленей. Пользуясь испытанными приемами, избавлявшими его от драки, укусов и переломанных костей, Фрам неизменно оставался хозяином положения. Он поднимался на задние лапы, козырял, прыгал через голову, ходил колесом, проделывал сальто-мортале; и дикий медведь пускался наутек. Потом, отбежав подальше, останавливался и изумленно оглядывался на чудовище.

С неменьшим изумлением смотрел на Фрама и медвежонок.

То, что он видел, превосходило все, чему он научился от своего взрослого друга с такими странными повадками.

Повадки эти нравились ему. В них было что-то веселое, невиданное и в то же время устрашающее даже для самых могучих белых медведей, которых Фрам обращал в бегство без особых для себя хлопот. Это было какое-то колдовство. Приложенная к виску лапа, сальто-мортале, колесо, несколько плавных движений вальса и, пожалуйста!.. Обед готов!