Франческа

Вокруг здания школы располагались корпуса: Маюрен, Тальудден, Норра, и еще Хёгсэтер, который стал моим домом с тех пор, как я попала в эту школу. Над входом в мой корпус красовалась надпись «Esse non videri». «Быть, оставаясь невидимым», — пояснил папа в первый раз, когда мы вошли в ворота школы. Он произнес это так, будто слова звучали красиво, а не зловеще.

В Хёгсэтер я переехала в одиннадцать лет, став самой младшей во всей Адамсбергской школе. Мы с Сесилией должны были пойти в шестой, но нам предстояло учиться в параллельных классах и не жить вместе. Это нужно было для того, чтобы мы начали с чистого листа. Нам, девочкам, пора начать с начала — так считала мама. Когда в первый школьный день папа внес мои чемоданы в маленький домик на возвышении, я из последних сил сдерживала слезы. Я не хотела спать в одной комнате с людьми, которых не знала. Нельзя ли мне, по крайней мере, жить в одном общежитии с Сесилией? Но папа лишь погладил меня по голове и заявил, что меня ждет самое интересное время в моей жизни. Это он знает наверняка, потому что так было и у него.

Но я не как папа, не как мама и не как Сесилия. Я чувствовала себя чужой в этом мире, чужой в собственной семье.

«Опиши их, — сказал однажды Поль, когда я пожаловалась, что чувствую себя посторонней. — Опиши свою семью».

Тогда я выдала ему краткую версию — что моя сестра подлиза, папа лгун, а мама… мама просто бумажная кукла на ветру.

Должно быть, для папы стало большим ударом, что его дочь исключили из той самой школы, о которой он сам говорил как об «основе будущей карьеры». Действительно, в годы учебы в самой престижной школе-интернате Швеции Рикард Мильд времени даром не терял. Его портрет красовался на стене возле столовой в ряду тех учеников, которые окончили школу с лучшими оценками по всем предметам.

На этой старой фотографии папа выглядел совершенно нелепо. Зачесанные на лоб волосы лежали плоско, словно приклеенные, улыбка обнажала кривые зубы.

«Странно, что ему удалось завоевать маму, — сказала как-то Сесилия, когда мы стояли вместе и смотрели на него. — Странно, что с таким лицом он смог жениться на самой красивой девушке Стокгольма».

Я спросила, откуда она знает, что мама была самой красивой девушкой Стокгольма, и Сесилия ответила, что ей папа рассказал.

Я возразила — в том, что касается мамы, папа весьма ненадежный источник информации. Послушать его, так она самое совершенное существо в мире — и в этом он ошибается, потому что любой, кто поговорит с ней более пяти минут, сразу заметит, что у нее довольно много недостатков. Папа, обычно такой проницательный, в этом вопросе совершено слеп.

Сесилия сказала, что это настоящая любовь — видеть в человеке прекрасное. Когда она выйдет замуж, то обязательно выберет себе мужчину, который будет видеть в ней только самое лучшее.

Тогда я сказала, что если я, вопреки ожиданиям, выйду замуж, то только за человека, который сумеет меня рассмешить и который не спит с другими. Потому что какой смысл в утверждениях, что ты лучше всех на свете, если тебе изменяют?

Сесилия заявила, что я не должна высказываться о том, о чем понятия не имею.

А я напомнила ей о ночных ссорах мамы и папы как раз по этому поводу, когда мы с ней стояли под дверью и слышали, как мама рыдала над тем, что, по словам папы, было ложью. Но я достаточно видела, как папа ест глазами и лапает других женщин, чтобы понять: мамины обвинения не взяты с потолка.

Мама и папа задерживались. Не находя себе места, я вышла из машины. Порывшись в сумочке, отыскала пачку, где оставалась одна сигарета. Упрямо стояла совершенно открыто среди бела дня и курила. Мне даже хотелось, чтобы меня увидел кто-нибудь из третьекурсников или учителей. Как здорово было чувствовать себя недосягаемой для их угроз. Меня исключили, я одна. Бояться нечего, хуже уже не будет. Подойдя поближе к дорожке, ведущей на территорию школы, я встала рядом с надписью золотыми буквами на железной табличке, которая соединяла две половинки ворот, и прочла латинские слова (в Адамсбергской школе латынь по-прежнему считали мировым языком): «Non est ad astra mollis e terris via[1]». Я уже забыла, что это значит, но помню, когда мне впервые сказали перевод, надпись показалась жутковатой.