Франчиска

— Да, — признался Фане, слегка посмеиваясь, — видишь, полна горсть… — И так посмотрел в лицо Купше, что тот даже отшатнулся.

Купша мрачно взглянул на одного брата, потом на другого, читая в их глазах, светившихся откровенным весельем, ту уверенность, которую дает людям сила и ловкость, и вспомнил, что они всегда носят с собой ножи. Ему стало страшно, но испугали его не братья, которые действовали заодно, а собственная смелость: всего лишь несколько минут назад он отважился оказать им сопротивление, но это глупый, детский поступок, потому что сила была явно на стороне Джиджи и Фане.

Пощечина не показалась ему очень сильной, но возродила тот страх, который он испытывал раньше, и Купша машинально повернулся, чтобы идти переодеваться, и в этот миг он заметил Карамиху, который смотрел в их сторону. Ему показалось, что сварщик видел все. Это заставило Купшу залиться краской, и он вдруг услышал собственный голос, который неуверенно бормотал:

— Вы что, думаете, я мешок какой-нибудь, сыпь в меня, что хочешь? Не пойду я чистить никакую раму. Мне давно уже в школе нужно быть… — Как это ни странно, но Купша вовсе не собирался идти на курсы и все это он произнес только для Карамиху, хотя тот и не мог его услышать. В тот момент, когда он грозился, что не пойдет чистить раму, он в действительности уже направился к раздевалке, чтобы снова переодеться и вернуться в цех, но Фане Попеску принял этот слабый протест за чистую монету и решил, что ученик взбунтовался.

Все так же весело поблескивая глазами, широко и добродушно ухмыляясь, Фане деликатно удержал Купшу за рукав. Но тот, чувствуя, что за ним следит Карамиху, пришел в ярость: этот беспокойный человечек, у которого он был в гостях и которого он презирал за отсутствие чувства собственного достоинства, стал свидетелем того, как братья унижают его и издеваются над ним, и Купша вырвал рукав из рук Фане Попеску.

Но тот, улыбаясь еще добродушнее и не говоря ни слова, снова взял его за рукав, будто это была какая-то невинная детская игра. Купша, который все время чувствовал на себе взгляд Карамиху, двинул рукой, и цыган отлетел к железной раме.

Джиджи инстинктивно сунул руку в карман, отскочил в сторону и смерил Купшу недобрым взглядом. Тут вмешался стоявший рядом Скарлат. Он схватил Купшу за грудь.

— Ты что, Купша, — спокойно сказал он, и лицо его слегка нахмурилось, — лягаться начинаешь? Может, и меня хочешь ударить?

Крепко держа его левой рукой за ворот рубахи, Скарлат толкнул Купшу так, что тот едва не упал на кучу железного лома.

Купша мгновенно пришел в себя. Испуганно взглянув на Скарлата, он стал опять покорным как овца и с таким растерянным видом смотрел на бригадира и на всех окружающих, что среди рабочих, собравшихся на перерыв, раздался смех.

Даже Карамиху, когда увидал испуганные глаза растерянного Купши, чуть не засмеялся. Но он, подавив в себе смех, подошел к Фане Попеску, который все еще стоял, прислонившись спиной к раме, сдернул с него берет и ударил по шее. Фане в изумлении смотрел на негр, а Карамиху продолжал его бить. Наконец всклокоченный Фане пришел в себя. Он нагнулся и, словно школьник, уклоняясь от ударов Карамиху, отскочил в сторону и забормотал:

— Ну что ты, дядя Тику? Что на тебя нашло? Ну чего ты дерешься?

Карамиху дрожащим от гнева голосом закричал:

— Бродяга несчастный! Я тебя научу уму-разуму! Сгинь с глаз моих, сукин сын, чтобы ноги твоей здесь не было, а то не сносить тебе головы!

Заметив, что держит в руке берет Фане, Карамиху бросил его на пол, потом неловко поддел ногой.

Скарлат отпустил Купшу и в изумлении уставился на Карамиху, но тот даже не взглянул на него и, все еще разгневанный, отправился на свое рабочее место. Бригадир стоял в растерянности. Он двинулся было к Купше, словно намереваясь ему что-то сказать, но лишь мрачно посмотрел на него и вышел из цеха.

Купша в тот момент, когда Фане ударил его, и потом, когда Скарлат схватил за грудь, все время пребывал в страхе, но не столько из-за того, что произошло, сколько из-за того, что он отважился подумать и почувствовать, что может противостоять этим людям.

Однако на следующий день, узнав, что Фане Попеску уже не работает в бригаде Скарлата, а его самого прикрепили для обучения к другому рабочему, Купша понял, что победа осталась за ним. И робкое сознание собственной силы, которое он ощутил накануне, еще больше окрепло в нем.

С точки зрения Купши, люди не слишком отличались друг от друга. Купша делил их на четыре-пять категорий. Этого требовали та невидимая борьба, которую он непрестанно вел, и его личная безопасность… Купша испытывал удовлетворение, когда кого-нибудь из новых знакомых, особенно из тех, кто издевался над ним, он мог как бы взять за шиворот и запихнуть в воображаемый ящик-категорию, где тот волей-неволей должен был скрючиваться, съеживаться, но укладываться, потому что другого места для него не было.

Когда же Купша встречал людей, не подходящих ни под одну из тех категорий, на которые с таким трудом разделил он в своем мозгу все человечество, он испытывал беспокойство.