Франкенштейн: Мёртвый город

Тридцать два зуба на полу неожиданно ожили и загремели по керамическим плиткам, возвращаясь к женщине, будто она генерировала магнитное поле. Когда каждый из зубов доползал до расстояния в дюйм или два от её босых ног, он переставал быть зубом и превращался в гроздь крошечных серебристых крапинок, и все грозди исчезли в её коже, как если бы она была сухой губкой, а они водой.

Тренировки Фроста научили его тактикам и протоколам для любой ситуации, которые случались ранее в его карьере, но не для этой. Он не видел, что бы они с Дэггетом могли предпринять, кроме как ждать, наблюдать и надеяться понять. Женщина была больше, чем женщиной, и она была странной, и куски тел, разбросанные там и сям, были подтверждением того, что в доме было совершено ужасное насилие, но это не было подтверждением того, что его совершила она.

Традиционный допрос в таких чрезвычайных обстоятельствах ни к чему их не приведёт. Она, казалось, находилась почти в трансе, не сильно интересуясь ими. Хотя Фрост не мог понять, о чём она говорила – «Думаю, мой Строитель построил этот построитель неправильно» – он определил в её тоне беспокойство тем, что кто-то допустил серьёзный проступок, что говорило о том, что она была, скорее, жертвой, а не наоборот.

Когда она снова обратила внимание на своё отражение в зеркале, с её тела поднялась тонкая блестящая дымка, и на мгновение показалось, что у неё есть светящаяся аура сверхъестественного происхождения. А затем дымка объединилась в голубой шёлковый халат, который окружил её тело.

Дэггет сказал:

– Твою мать.

– Ага, – подтвердил Фрост.

– Что-то должно случиться.

– Только что случилось.

– Что-то худшее, – сказал Дэггет.

Женщина поднесла правую руку к лицу и уставилась на неё, словно в замешательстве.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на Фроста и Дэггета, как будто только что вспомнила, что была не одна.

Она протянула правую руку в их сторону, и когда рука оказалась полностью вытянутой, раскрыла ладонь. В ней был рот, изобилующий зубами.

Глава 24

Одноглазый, одноухий, с механической кистью из стали и меди на левой руке, Салли Йорк мог видеть и слышать так же хорошо, как и все, и лучше, чем некоторые. Так же хорошо, как и все, он мог приготовить смесь орехов, три вида сыра, три вида крекеров, толстые ломтики американской колбасы, напитки, сорокалетний скотч для себя и Брайса Уолкера, а также «Пепси» для мальчика, Трейвиса Эхерна, которому было всего около десяти лет и который был, по мнению Салли, на четыре года младше того возраста, когда можно иметь дело со скотчем и женщинами, или принимать жизненно важные решения.

К тому времени, как Салли исполнилось четырнадцать, он наслаждался время от времени хорошим виски и мог употреблять ликёр. Но, конечно, он был в этом возрасте шесть футов три дюйма ростом, выглядел на двадцать один, сам по себе в этом мире и готов к приключениям. Тогда он ещё не потерял ни глаза, ни уха, ни руки и не получил рану от сабли от правого глаза до уголка рта, которая оставила ему серовато-синий шрам, придающий ему немало обаяния. На самом деле, к четырнадцати годами он познал совсем немного веселья, и решил получить сколько-нибудь, что у него чертовски хорошо получалось на протяжении десятилетий. Тогда все зубы у него были настоящими, тогда как сорока семью годами позже все они были золотыми, он расколол, вырвал или просто потерял каждый из них захватывающим и незабываемым образом.

Они устроились в комнате для отдыха Салли, которая была его самой любимой комнатой в доме. Над каменным камином висела голова дикого кабана, с клыками, острыми, как пестики для колки льда, а вместе с ней нож, который использовал Салли, чтобы убить зверя. На одной из стен и на рабочем столе были фотографии в рамках, на которых был он и его приятели в экзотических местах, от джунглей до пустынь, от горных перевалов до кораблей, плывущих по незнакомым течениям, и в каждом случае он и те хорошие старые друзья – теперь все мертвые, каждый был убит так же красочно, как он жил – служили их стране, хотя на них никогда не было формы. Их работа была настолько секретной, что ЦРУ в сравнении с ней казалась открытой, как социальная общественная организация. У их группы не было названия, только номер, но они себя называли «Сумасшедшими ублюдками».

На полках и столах располагались сувениры: отлично сохранившийся шипящий таракан с Мадагаскара; витиевато вырезанная деревянная нога, которую когда-то носил советский террорист карликового роста; шотландский кинжал, обычный кинжал и крис[46], каждый из них резал его и каждый из них был отобран у нападавших, которые гнили в аду; набкери[47], которым ему выбили левый глаз и которым он немедленно отомстил тому, кто сделал его наполовину слепым; духовая трубка[48], турецкая сабля, копьё, томагавк, ятаган, замысловато выполненные железные наручники и множество других предметов сентиментальной ценности.