Франклин Делано Рузвельт

«Итак, разрешите привести пример: предположим, дом моего соседа горит, а длина моего садового шланга четыреста или пятьсот футов. Если я возьму свой садовый шланг и соединю его с его гидрантом, я смогу помочь ему погасить пожар. Ну, как мне поступить? Я же не сообщаю ему до того как гасить огонь: „Сосед, мой шланг стоит пятнадцать долларов; тебе придется заплатить мне за него пятнадцать долларов“. Как назвать такую сделку? Мне не нужно пятнадцати долларов — мне нужен мой садовый шланг после тушения пожара. Хорошо. Если шланг не пострадает от огня, не получит повреждений, сосед отдаст его и будет премного благодарен за помощь. Но предположим, что шланг все же испорчен огнем — весь в дырах. Нам для этого не понадобится соблюдать слишком уж серьезных формальностей. …Он говорит: „Ладно, я возмещу тебе ущерб“. В итоге, если я получу прекрасный садовый шланг назад, я буду доволен».

Это сравнение было так же невероятно безыскусным, как и вводило в заблуждение. Каким образом он представлял, что Британия вернет ему танки и эсминцы в целости и сохранности после войны или восстановит их, если бы они были разбиты в пух и прах, или какую бы пользу такая техника принесла США, если бы ее вернули, остается неясным. Однако речь возымела свой эффект и получила положительный отклик американского народа, а также давала огромное преимущество, поскольку, несмотря на несколько выступлений Рузвельта, в этом полумраке между миром и войной два шага вперед не были ослаблены одним шагом назад на последующей пресс — конференции. Вероятно, было очень выгодно начать с пресс — конференции, а не с высокопарной речи, острые моменты из которой он слишком часто отрицал при встрече с прессой на следующий день.

В этот раз дополнительная встреча произошла в форме «беседы у камина» вечером 29 декабря, когда он, несмотря ни на что, подтвердил свое заявление. «Опыт последних двух лет, — начал Рузвельт, — несомненно доказал, что ни одна страна не может унять нацистов. Никому не под силу превратить тигра в котенка, просто почесывая его за ушком». Единственной оговоркой было: «В планах нашей национальной политики нет места войне. Ее единственная цель — уберечь страну и народ от цепких лап войны». Но ФДР быстро добавил: «Мы должны быть величайшим арсеналом демократии».

Вторым ключевым моментом того периода стало решение ФДР отправить в январе 1941 года Гарри Гопкинса с миссией в Англию. Гопкинс прибыл на гидросамолете девятого января; его встретил Брендан Брэкен, верный Пятница Черчилля, в порту города Пула, на побережье Дорсета. Гопкинса препроводили в Лондон, где его ожидал Черчилль, устроивший в его честь легкий ленч тет — а-тет, который продолжался до четырех часов. Затем Черчилль пригласил его с собой на выходные в Дичли — Парк, на севере Оксфордшира, который считался безопаснее резиденции Чекерс в безоблачные ночи, где представил его своим самым лихим друзьям. После этого, в ходе первого визита, который затянулся на месяц с небольшим — это вдвое дольше ожидаемого — Гопкинс провел одиннадцать вечеров, обедая с Черчиллем, три выходных дня подряд он был его гостем в Чекерс, а также еще раз посетил Дичли. Из Дувра он видел занятый врагом противоположный берег Па-де — Кале, а еще побывал в Шотландии. Кроме того, ему показали флот в гавани Скапа — Флоу, после чего он наблюдал, как Черчилль решает вопросы с лейбористским муниципалитетом Глазго, который являлся одновременно центром «Красного Клайдсайда» и важным центром кораблестроения и военной промышленности.

Прием был великолепным и блестяще сработал, но такой эффект основывался на настоящем, хотя удивительном, родстве душ между Черчиллем и Гопкинсом. По сути, это стало возможным еще и потому, что Гопкинс, бедный мальчик из Су — Сити, ставший социальным работником в 1920–е и 1930–е, был, как многие из близкого окружения Черчилля, искушенным в житейских делах аутсайдером с небезупречной репутацией. У него был язвительный юмор, он любил делать ставки на ипподроме и чувствовал себя как дома в любой компании, где настроения были далеки от ханжеских. Вначале расположение Черчилля было основано на крайней точке зрения, выраженной Брэкеном, но принадлежащей Черчиллю, о том, что Гопкинс «был самым важным гостем, которого он когда-либо принимал в своей стране». А потом события развивались сами собой. По — моему мнению, Черчилль и Гопкинс были ближе, чем Черчилль и Рузвельт, в том плане, что они чувствовали себя непринужденно в компании друг друга. Две великие суперзвезды двадцатого столетия, два лидера западного мира, которые, объединившись, выиграли Вторую мировую войну (хотя им и потребовалась мощная поддержка со стороны Сталина), на самом деле нуждались в своих собственных свободных орбитах, несмотря на то, что периодически они были довольны общением друг с другом [70]. Гопкинс был важным связующим звеном между ними, но Черчилль был настроен иметь дело именно с этим отдельным звеном, а не с его начальством.