Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

Ни дом президента, ни его семья не были защищены от политических превратностей военного времени. Когда республиканец из Канзаса упрекал сыновей Рузвельта — пользуются привилегиями и получают задания в местах, удаленных от фронта, президент выразил сожаление, что лидер меньшинства Джо Мартин не парировал эти инсинуации на месте. Но Рузвельт обрадовался, когда конгрессмен от штата Техас, где проживал его сын, зачитал в палате представителей письмо от Эллиотта, в котором отмечалось: «Нам, солдатам, безразлично, имеет ли канзасец разногласия с президентом и в какой степени, но, ради бога, позвольте нам воевать без того, чтобы нам всаживали нож в спину ради политики». Хассет заметил однажды в Гайд-Парке, что, когда он упомянул при Рузвельте о собрании в епископальной церкви Христа в Покипси, пастор которой голосовал в предыдущем ноябре за Хэма Фиша, президент сказал в раздумье: «За меня никогда из этого прихода не голосовало более двух голосов, — и с улыбкой добавил: — А ведь дубовые бревна для крыши этой церкви срублены вот здесь».

Старые друзья уходили в иной мир. Рудолф Форстер, который стал работать в Белом доме на другой день после инаугурации Маккинли, умер летом 1943 года, а Марвин Макинтайр, который работал вместе с Рузвельтом двадцать пять лет, скончался в конце года. Как обычно, президент публично выражал соболезнования и в душе остро переживал их кончину. Мисси Лехэнд тяжело болела. Элеонора Рузвельт пропадала в зарубежных поездках во все четыре стороны света, включая Австралию, Новую Зеландию и острова Южного моря. В течение года президент по крайней мере дважды серьезно болел. Жаловался Черчиллю, что подхватил «гамбийскую лихорадку» (в «вашей чертовой дыре под названием Батерст»), и в октябре, когда снова слег, бодро сообщил Черчиллю: «Большая неприятность заболеть гриппом».

ЖЕРНОВА БОГА

— Мы не будем иметь дело с фашизмом никаким способом и ни в какой форме, — провозгласил президент в беседе у камелька 28 июля.

На деле все было не так просто. Правительство Бадольо все еще вело переговоры с Гитлером об обороне страны.

— Война будет продолжаться, — заявлял Рим.

Фюрер, чьи дивизии приготовились установить контроль над Италией, отреагировал с присущим ему раздражением.

— Йодль, — воскликнул он, — действуйте в обычном порядке!

Танковые части, с их грозными орудиями, войдут в Рим и «сместят правительство короля и всю эту команду» — он выручит своего друга Муссолини.

— Я приду прямо в Ватикан! — пригрозил Гитлер. — Думаете, Ватикан меня смутит? Мы немедленно возьмем его в свои руки.

Он захватит там весь дипломатический корпус — «этот сброд... стадо свиней». Впрочем, пока решил послать несколько дивизий закрыть проходы через Альпы.

У Бадольо, как и девять месяцев назад у Дарлана, на руках несколько козырей: итальянский флот, несколько верных дивизий, правительственная структура. Он также держал в плену, что немаловажно для Черчилля, 74 тысячи британских военнопленных, которых мог передать нацистам. Возникла старая дилемма: президент хотел соблюсти моральную безупречность, чтобы драматизировать разгром «Оси», искоренение фашизма, избавление от груза прошлого, но перевешивали непосредственные военные нужды. Поэтому он позволил Черчиллю не настаивать на условиях безоговорочной капитуляции во время переговоров с Бадольо. Либеральные критики президента не унимались. Некоторые «придирчивые люди», предостерегал президент Черчилля, готовы поднять шум, если союзники признают Бадольо или династию Савоев. Это те самые люди, которые «так много скандалили в связи с Дарланом». Рузвельт опасался анархии в Италии и того, что количества союзных войск, которое потребуется для установления порядка, не хватит.

Как раз озабоченность Рузвельта и Черчилля социальными потрясениями и тревожила проницательных либералов больше всего. «Общественное мнение союзных стран совершило бы большую ошибку, — писал в „Нью-Йорк таймс“ граф Карло Сфорца, — если бы продемонстрировало страх перед так называемой угрозой революции. Этот страх был наилучшим союзником Гитлера и Муссолини в течение многих лет политической слепоты Чемберлена...» Ветеран антифашистского сопротивления в Испании и редактор военно-политического приложения к газете «Нэйшн» Альварес дель Вайо жаловался на отсутствие четкой демократичной, антифашистской политики. Но в данный момент Рузвельт делал упор на военную политику, на вторжение в Италию.