Уже в эти чрезвычайные дни проявилась важная особенность Рузвельта — соблюдая конституционные нормы в целом, не выходя за пределы американских демократических традиций, он не гнушался действовать в обход конгресса, который подчас вынужденно следовал за ним. Ни для кого в государственных верхах не было тайной, что помощники президента из «мозгового треста» ведут точный учет, как голосует тот или иной конгрессмен. Поддерживавший президентские инициативы мог рассчитывать на получение в близком будущем почетного назначения или рекомендации, голосовавшему против грозило (правда, не всегда — в этом деле Рузвельт был осторожен) политическое небытие. Это не было коррупцией, но какие-то элементы непотизма, покровительства удобным людям, разумеется, имели место. Да и, честно говоря, как без них обойтись в политике?
Помимо этого, многие законы, принятые в ближайшее время, носили общий характер, что позволяло быстро провести их через конгресс и в то же время давало президенту право толковать и применять их по своему разумению.
В результате важнейшие мероприятия «Нового курса» в своего рода скелетообразной форме были протащены через конгресс уже в первые сто дней рузвельтовского правления.
По требованию президента все банки страны были на четыре дня закрыты — объявлены «выходные дни», запрещен экспорт золота и серебра. Тотчас же внесенный в конгресс закон о деятельности банков в чрезвычайных условиях (текст существовал в единственном экземпляре, который зачитал клерк, а парламентарии вынуждены были воспринимать его на слух) провозглашал, что после «каникул» будут открыты только самые крупные банки, а Федеральной резервной системе (то есть министерству финансов) поручалось выпустить достаточное количество денежных знаков, чтобы обеспечить дальнейшую хозяйственную деятельность и не допустить паники.
Наспех избранный лидер демократического большинства палаты представителей Джозеф Бирнс предложил, чтобы время обсуждения закона было ограничено сорока минутами. Проявляя невиданное единодушие с ним, лидер меньшинства Бертран Снелл, также обретший свою должность за считаные минуты перед этим, заявил: «Наш дом в огне, и президент Соединенных Штатов говорит, что это путь, чтобы унять огонь»{284}
. Законопроект стал законом даже менее чем за предусмотренные 40 минут. Вскоре Рузвельт написал Джозефу Кеннеди: «Мы держим пальцы крест-накрест (то есть верим в успех. —Через неделю после инаугурации, 12 марта, Рузвельт выступил с обращением к американскому народу не с официальной трибуны, а по радио. Его речь не походила на предыдущие радиообращения президентов с традиционными ораторскими приемами вроде повышения и понижения тона. Он сидел у камина и как бы вел задушевную беседу не с миллионами американцев, а с каждым из них в отдельности, говорил негромким голосом, не употреблял пышной риторики, как будто беседовал с друзьями или, по крайней мере, с хорошо знакомыми людьми.
Перед президентом стояли три микрофона, стакан с водой. Ф. Перкинс вспоминала: «По мере того как он говорил, он склонял голову, руки естественно двигались. Время от времени на лице появлялась улыбка, как будто он в самом деле сидел рядом со слушателями. Люди это чувствовали, и это привязывало людей к нему»{286}
.Первая беседа у камина, как стали называть такие президентские обращения, была посвящена краху банковской системы и чрезвычайным мерам, которые были приняты в связи с ним. «Друзья мои, я хочу на несколько минут занять внимание граждан Соединенных Штатов, чтобы поговорить о банках» — так он начал свое выступление{287}
. Президент уверял американцев, что банки откроются в ближайшие дни. Первую «встречу» у камина он завершил словами: «В конце концов, в нынешней перестройке финансовой системы есть нечто такое, что важнее денег, важнее золота, — это доверие людей. Доверие и мужество — вот что необходимо для успешного осуществления нашего плана. Вы должны иметь веру, друзья мои, не ударяться в панику от слухов и догадок. Давайте объединимся, чтобы изгнать страх. Мы разработали механизм для восстановления финансовой системы. Теперь только вы можете поддержать его и заставить работать. Это ваше дело, друзья мои, — ваше в неменьшей степени, чем мое. Вместе мы обязательно добьемся успеха»{288}.