Немцы приветствовали предстоящую войну не столь эмоционально, как парижане, скорее, серьезно, что диктовалось высокими моральными соображениями. Война представлялась немцам в первую очередь как в высшей степени справедливая, и они искренне уповали на «бога сражений» как на своего союзника. Лютеранские гимны смешались с патриотическими песнями на торжествах. Британским военным корреспондентам не раз пришлось услышать напоминание о конниках Кромвеля. Письма всех участников войны, от Роона и Мольтке и до младших офицеров и солдат, дошедшие до нас, пронизаны лютеранским благочестием. Хотя усматривается некая отталкивающая самоуверенность, с которой пруссаки сознательно противопоставляли свое напыщенно-уважительное отношение к предстоящей схватке легковесно-атеистическому отношению к ней своих будущих противников. Северную Германию охватило пламя страстного патриотизма, всячески раздуваемое в прессе[18]
. На юге страны энтузиазм, как и следовало ожидать, был не столь впечатляющим. Кронпринц оптимистично писал, что «даже в Южной Германии население так прониклось единодушным рвением к этой войне, что правителям и кабинетам министров не удержать его, даже если бы они этого и пожелали», а вот из Швайнфурта докладывали о крестьянах, скашивавших недозрелый урожай – лишь бы он не достался врагу, причем под врагом они подразумевали пруссаков, а не французов. В Майнце три четверти представителей судебной власти, как говорили, ждали французов как избавителей, из Ганновера докладывали об «открыто изменнических настроениях», и даже официальный историк мобилизации был вынужден признать, что существовали круги, которые «шли собственным путем, злобно ворча на ненавистных пруссаков и даже симпатизируя открыто или втайне противнику». Но надо всем довлелБольшую часть работы Мольтке проделал заблаговременно, но оставалось выполнить одну жизненно важную задачу: провести назначения на высшие командные должности в штабах и в действующей армии. Двое уже были на постах в армии: сын короля и его племянник, кронпринц Фридрих Вильгельм и принц Фридрих Карл, оба победители битвы при Садове. Из политических соображений кронпринц принял 3-ю армию, рекрутированную также и из южногерманских государств (5-го и 11-го, 1-го и 2-го баварских корпусов, вюртембергской и баденской полевых дивизий и 4-й кавалерийской дивизии). Это послужило утонченным комплиментом очень уж восприимчивым королям Баварии и Вюртемберга, которым кронпринц без промедления нанес визиты вежливости, но назначение на эту должность вселило в него тревогу. Войска Южной Германии, которые он считал «плохо настроенными в отношении нас и довольно слабо подготовленными в нашем прусском духе», вряд ли, как он считал, смогут успешно противостоять опытным и хорошо подготовленным французам.
Фридриху Карлу дали 2-ю армию (которая включила в себя 4-ю армию, как первоначально планировал Мольтке), состоявшую из четырех корпусов (гвардейского, 3, 4 и 10-го) и двух независимых кавалерийских дивизий – слишком большое оперативное объединение, и даже сам Фридрих Карл жаловался на сложности, связанные с управлением такой махиной. Однако принц проявил себя вполне надежным командующим – если не сказать слишком надежным. Его прозвище «Красный принц» объяснялось гусарской формой, которую он обычно носил. Принц Фридрих Карл производил обманчивое впечатление порывистого и энергичного. На самом же деле он был солидным кадровым военным, склонным к самоанализу, умным, но очень осторожным, что и продемонстрировал в 1866 году и что вновь подтвердилось позже на Луаре.