Франкский демон

Болезнь сначала нехотя отступила — уж очень слаб был Ренольд Шатийонский, но вскоре, когда кризис оказался преодолён, поджав хвост, удалилась прочь. Рыцарь сильно отощал, потерял два зуба, русая шевелюра его поредела, однако по всему было видно, пророчество Жослена Храмовника — так начал называть слугу выздоравливавший князь — сбылось. В том, что благородному франку ещё далеко до могилы, уверял его и лекарь, которому Ренольд по понятным причинам верил всё-таки больше, чем слуге. Чувствительный к лести Абдаллах, растроганный похвалой князя, признался, что мог бы определить с точностью день его смерти, как, к слову сказать, и любую дату, касавшуюся любого человека, однако на предложение сделать это ответил решительным отказом.

Ренольд не настаивал, он вообще обычно предпочитал молчать, слушая истории, которые рассказывали другие. И поскольку в жизни Жослена по причине незначительной её продолжительности произошло пока ещё очень мало событий, развлекал товарищей рассказами в основном лекарь. Как скоро сделалось понятным, искусство врачевания было лишь одним из многих, которыми в той или иной степени владел Абдаллах. Он, например, мог сочинять стихи, рисовать, что в мусульманском мире считалось недопустимым. Составлять гороскопы он, как уже отмечалось, тоже умел, а пуще того, рассказывать всевозможные истории.

Себя он титуловал врачевателем и звездочётом и, как чувствовалось, вовсе не возражал, чтобы окружающие добавляли к этому «великий». Правда, товарищи по несчастью не спешили делать этого, зато они перекрестили Романа-Абдаллаха в Рамдаллаха, и поскольку звук «ха» находился у франков не в чести — так уж был устроен их язык, — называли его Рамадаль, или Рамдала.

Выглядел он лет на сорок: не высокий, но и не худой, коренастый и широкоплечий, довольно смуглый, если судить по коже кистей рук и лица, почти лысый, но зато бородатый: казалось, что все волосы, которые отпустил Абдаллаху Аллах, считали своим долгом произрастать на лице. Бородой своей, густой и кучерявой, длиною не менее чем в локоть, врачеватель и звездочёт ужасно гордился.

Он редко молчал, но сегодня не сказал ни слова с полудня, с того момента, когда юный паж неосторожным замечанием оборвал его рассказ. И хотя теперь уже в права вступал ранний зимний вечер, обиженный Абдаллах точно воды в рот набрал. Он, казалось, забыл о существовании двух других узников и сидел, не глядя в их сторону, делая вид, будто что-то обдумывает, покручивая кончик бороды. Может быть, он прикидывал, как сбежать отсюда? Смешно! У них не было ни малейшего шанса — расковать тяжеленные кандалы без посторонней помощи просто невозможно. Впрочем, тишина, как видно, и его стала утомлять.

— Скажи, Рамдала, — нарушил тягостное молчание Жослен. — А для меня ты мог бы составить гороскоп? Или предсказать судьбу по руке?

Не то, чтобы молодой оруженосец очень уж горел желанием узнать своё будущее — он и сам имел понятие об астрологии, — просто ему хотелось втянуть лекаря в разговор.

— Я могу предсказать судьбу кому угодно, — фыркнул Абдаллах. — Я составлял гороскопы таким знатным и высокородным людям, что даже произносить вслух их имена для червей, подобных тебе, — огромная честь.

— Это что ж за люди-то такие? — как ни в чём не бывало поинтересовался отрок. — Я каждый день произношу имя Господне и вовсе при этом не чувствую себя червём. А ведь известно, что Иисус — Бог, перед лицом которого любой смертный, будь он хоть трижды высокородный дворянин, король или даже император, — не более чем раб Его.

— Ты глуп сверх меры, — снисходительно улыбаясь, ответил Абдаллах. — Ты можешь хоть день-деньской, хоть ночи напролёт возводить на Него любые хулы. Можешь клясть какого угодно бога, будь он хоть трижды Христос и десять раз Иисус, ничего не произойдёт, а вот попробуй прогневать своего господина здесь на земле, я посмотрю, что случится. Нет уж, я заклялся составлять гороскопы. Знаешь, почему я здесь?

— Потому что подсматривал за дочерью своего господина, когда та была в купальне, а потом тебя застали за тем, как ты пытался доверить свои впечатления холсту...

— Нет, — махнул рукой лекарь. — Это было, но давно. Я уж и думать о том забыл, ума не приложу, откуда ты узнал про ту историю?

— Ты рассказал.

— Хм... — лекарь покачал головой, мол, смотри-ка ты, всё помнит. — Да. Такое со мной один раз случилось, ещё в Андрианополисе, где такой человек, как я, был вынужден прозябать. Но уж если ты хочешь знать, это был один византийский вельможа, и речь шла не о его дочери, а о любовнице. Поверь, я занимался с ней не только рисованием. Весьма страстная и искусная в любви девица. Впрочем, что я зря растрачиваю на тебя бисер своего красноречия? Ты ведь ещё мал и глуп, чтобы разбираться в таких вещах.

Не найдя, что возразить, Жослен промолчал, и Абдаллах продолжал не без гордости:

— Тот ревнивый глупец чуть не прикончил меня, гноил в подвале, но я не долго там маялся, скоро получил свободу и оказался в Бизантиуме. Между прочим, я составлял гороскоп самому императору ромеев, киру Мануилу.