Франкский демон

— Что значит, намекал? — спросил Раймунд, который, как и полагалось, взял на себя роль председателя суда.

Вестоносец, он один из всех присутствовавших находился не в седле, а стоял на земле перед богато и даже роскошно одетыми ноблями, ответил:

— Он сказал, что готов заплатить мне тысячу золотых, если я зарежу одно благородного человека.

— Благородных людей в королевстве немало, — возразил граф. — Он назвал вам имя? Дал недвусмысленно понять, о ком идёт речь?

— Нет, государь, — покачал головой обвиняемый. — Я уже говорил, он выражался туманно. Сказал только, что есть лица, заинтересованные в смерти одного вельможи, близкого к особе самого короля Иерусалима. Теперь, когда случилась беда с сенешалем Милоном де Планси, я понял, кого он имел в виду.

Раймунд кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — А почему он вообще обратился с предложением убить кого-то именно к вам, шевалье?

Раурт метнул взгляд в Плибано, находившегося, как и полагалось одному из старших вассалов, по правую руку от графа. Пизанец свёл брови, как бы желая дать подзащитному понять: «Подбирай слова. Говори осторожнее», — и тот, едва заметно кивнув, произнёс:

— Наверное, государь, он полагал, что, когда я узнаю, о ком идёт речь, то захочу оказать услугу вашему сиятельству, поскольку все знали в то время, что вы с сиром Милоном де Планси не ладили. Он, как говорили, безосновательно, лишь из чванства и гордыни, оспаривал ваши законные права на регентство. Вероятно, тот человек и посчитал, что смерть сенешаля Иерусалимского придётся вам по нраву...

Он осёкся, ещё раз взглянув на оскалившегося Плибано, взгляд которого точно говорил: «Несчастный! Нашёл, что сказать! Ничего глупее и изобрести нельзя!»

— Что вы несёте, рыцарь?! — рассердился Раймунд. — Как мне, барону земли, может быть по нраву смерть своего собрата-крестоносца, товарища по священной борьбе с неверными?! Думайте, что говорите!

Нобли заволновались и зашумели, выражая возмущение словами Раурта, которого они вовсе не стремились защищать. Этот чужак был не по душе многим, к тому же они чувствовали настроение своего сюзерена, а ему явно хотелось побыстрее завершить расследование.

Следует отметить особенность данного собрания. Вассалы Раймунда, как, скажем, и князя Антиохии, зависели от воли своего господина в куда большей степени, чем бароны иерусалимского монарха, имевшие право выбирать короля. В Триполи власть правителя передавалась по наследству, граф являлся не первым среди равных (primus inter pares), как его верховный сюзерен, восседавший на троне Святого Города, а просто первым. В общем, хотя все собравшиеся были, как водилось в те времена, строптивым и своевольным народцем, они прекрасно отдавали себе отчёт в том, кто здесь хозяин. Сюзерен между тем уже заранее решил, какой приговор курия вынесет обвиняемому.

Голеран де Майонн, сенешаль и помощник председателя суда, находившийся по другую сторону от графа, обменявшись с ним короткими взглядами, призвал рыцарей к порядку. Когда шум улёгся, Раймунд спросил:

— Почему же вы сразу не сообщили мне о... м-м-м... о предложении, которое вам сделали? Мы могли бы схватить этого вашего Роберта Санг-Шо и допросить его с пристрастием. Таким образом нам, возможно, удалось бы спасти жизнь сиру Милону де Планси.

— Но... но я же тогда не знал, что речь идёт о нём... — неуверенно проговорил Вестоносец.

— Вот как? — переспросил граф. — А о ком, вы думали, идёт речь? Может быть, обо мне?

— Что вы, государь?! — с искренним испугом воскликнул Раурт. — Я не стал задумываться... Я простой рыцарь, а не придворный...

Раймунд покачал головой:

— Простой рыцарь? Вот как? А что вы скажете о неком Жюле, который жил в Триполи в прежние времена и даже некоторое время служил вам в качестве оруженосца? Как нам стало ведомо, человек этот ныне перебежал к язычникам и обретается при дворе Саладина, короля Вавилона. Говорят, будто этот Жюль в большой чести у язычников? Будто бы он предал христианство, обратился в ислам и принял имя Улу?

При этих словах Раурт явно смутился. Правда, близкие отношения, в прошлом связывавшие его с человеком, теперь переметнувшимся к неверным, сами по себе не являлись преступлением, но всё равно, образно выражаясь, знамя обвиняемого в глазах суда поникло ещё сильнее.

Раймунд продолжал:

— Кроме того, вас и вышеупомянутого Жюля связывала не обычная дружба. Не так ли?

— Что вы имеете в виду, государь? — куда более взволнованно, чем можно было бы ожидать, спросил Раурт. Он устремил выразительный взгляд в Плибано, но тот отвернулся, всем своим видом давая понять: «Тут ты, дружок, сам виноват. Что я-то могу поделать?» — Жюль — сын благородных родителей; мы были приятелями, выпивали иногда... Играли в шахматы или в кости, любили побеседовать о том о сём. Я не вижу тут ничего плохого...

Посмотрев на графа, рыцарь осёкся, понял — Раймунд знает. Вопрос в том, всё ли ему известно?