Франкский демон

Хотя на свете был всего один человек, способный помочь несчастному влюблённому, для человека этого не существовало почти ничего невозможного, потому что он самовластно правил самой большой христианской страной на Земле, звался он — Мануил Комнин.

Бальдуэн Ибелин отправился в Константинополь, и Агнесса могла наконец завершить «обложение крепости», однако сил для «решающего штурма» не хватало.

И вот тут судьба послала ей неожиданного союзника, которого Графиня обрела в лице Амори́ка де Лузиньяна, ставшего после смерти Онфруа Торонского коннетаблем Иерусалимского королевства. Сама не зная для чего, она показала ему пергамент с пророчеством отшельника Петры, не сказав, разумеется, откуда оно взялось, объяснила просто: какой-то старец-паломник дал его Марии у церкви, а уж монахиня принесла его госпоже.

Впрочем, Аполлон из Пуату и не любопытствовал. Он как-то между делом и раньше упоминал про оставшегося в отцовском уделе младшего брата. Агнесса не придавала этому значения — мало ли у кого какие родственники есть в Европе? — кроме того, когда Амори́к говорил о брате, создавалось впечатление, что тот ещё подросток. Вероятно, происходило это оттого, что таким коннетабль его и помнил, ведь когда нынешний любовник Графини покидал Аквитанию, юный Гвидо только что сбрил первый пух со щёк и получил шпоры[45].

— Не знаю, как насчёт светлого сокола, — опустив глаза, негромко проговорил от природы скромный Амори́к. — Но если бы вы, государыня, видели нашего малыша Гвидо... мы всегда звали его просто Гюи́, то сами убедились бы, что он — настоящий феб.

— Разве такое возможно, любимый?

— Что именно?

— Разве может быть на свете кто-нибудь прекраснее тебя?

— Из потомков Мелюзины только Гюи, — отшутился молодой человек.

Тут следует прояснить одну вещь — род Лузиньянов славился прежде всего тем, что происходил от феи озера — Мелюзины. Таким образом, пророчество ясно указывало на то, кому предстояло стать мужем Сибиллы.

— Так поезжайте, мессир! — воскликнула Агнесса, переходя на официальный тон. — Поезжайте и привезите его сюда немедленно!

— Но что скажет на это её высочество? — покачал головой Амори́к. — Может, лучше мне сначала написать ему?

Графиня посмотрела на любовника слегка прищурившись, и тонкие губы её, как бывало, искривились в усмешке.

— Нет-нет, мессир, поезжайте. А Сибилла?.. Что ж, она ведь всё же женщина... — с несколько загадочным выражением лица проговорила Агнесса и добавила: — И моя дочь. Расскажите ей про него, опишите его глаза и волосы, его стан и манеры...

Коннетабль прекрасно понимал, в какую игру вступает. Одно дело быть просто магнатом Утремера, другое — женить младшего брата на принцессе, что, очень возможно, откроет ему в будущем путь к трону Иерусалима. Малыш Гвидо — король? Да в такое и поверить трудно. Он, конечно, ещё очень глуп, чтобы править, но... не завтра же ему скипетр да державу в руки брать? Не боги горшки обжигают, поумнеет с возрастом.

Впрочем, для начала следовало уговорить Сибиллу хотя бы взглянуть на заморского феба.

Она сдалась на уговоры матери и коннетабля Амори́ка, уверявшего, будто на свете нет никого прекраснее Гюи де Лузиньяна.

— Хорошо, — ответила принцесса. — Принять его я буду рада и с удовольствием поговорю с ним, посмотрю, так ли он хорош, как вы говорили мне.

Сказав это, она мысленно добавила:

«Приму, поговорю, посмотрю и... выставлю! Выгоню англичанишку вон!»[46]

Сибилла была настроена решительно, ей надоели непрестанные попытки расстроить предстоящую их с бароном Ибелинским помолвку. Принцесса ужасно скучала о Бальдуэне, жалела, что обошлась с ним так неласково.

Она не раз плакала из-за этого и поклялась, что никому не позволит разрушить их любовь. А выкуп? Ну и что? Что за глупость в самом-то деле? Всё равно они поженятся! Даже если базилевс Мануил и не даст её возлюбленному ни обола — чего просто не может быть, ведь всем известна щедрость императора! — король, этот или будущий, найдёт, чем заплатить. Пусть Саладин подождёт! Только скорее бы уж возвращался её не юный, но прекрасный принц.

IV

Тем временем дела сеньора Рамлы складывались как нельзя более удачно. Порфирородный родственник выслушал брата мужа своей внучатой племянницы со вниманием и решил проблему, приказав казначеям выдать просителю необходимые для уплаты выкупа сто двадцать тысяч динаров. Барон мог отправляться в Утремер, однако из соображений учтивости Бальдуэн задержался в Константинополе на Рождество, совпадавшее, как известно, на его родине с наступлением нового 1180 года.

В Византии шёл год 6688-й, 13 индикт 445 цикла, и никто или почти никто из жителей Второго Рима не знал тогда, что году этому суждено стать последним в череде «тучных лет», ибо заканчивался Золотой Век Комнинов и начиналось суровое лихолетье. Императорский двор в Константинополе поражал воображение ослепительным блеском, невообразимой роскошью и невиданным великолепием. Кто рискнул бы усомниться в справедливости пророчеств, обещавших процветающей Византии, оплоту христианства на Востоке, стоять и стоять в веках?