Франсуа Гизо: политическая биография

Гизо не скрывал своих опасений, принимаясь за новое дело. Конечно, его многочисленные критические статьи, знание языков и литературы во многом подготовили его к преподавательской деятельности. Однако он брался за преподавание истории, не имея ни специального образования, ни хоть какого-нибудь опыта. 11 декабря 1812 г. состоялся его вступительный урок в «Коллеж дю Плесси» перед учениками Эколь нормаль и немногочисленной публикой. По традиции, на первом уроке лектор должен был произнести несколько приветственных слов в адрес императора Наполеона. Но молодой профессор проявляет характер: как и его друг, учитель и единомышленник, профессор философии Пьер Руайе-Коллар, он не желал смешивать политику с наукой. Несмотря на все увещевания Фонтана, утверждавшего, что император обращает на это особое внимание, Гизо отказывается произнести приветственный адрес. «Делайте, что хотите, – сдался, наконец, ректор. – Если на вас пожалуются, мне придется отвечать: буду защищать себя и вас, как только могу»[35]. Что касается Руайе-Коллара, то ему было тогда сорок девять лет. Парижский адвокат, сторонник конституционной монархии, он примкнул к Революции и был секретарем Парижской коммуны вплоть до восстания 10 августа, когда к власти пришли жирондисты. Депутат от Марны в Совете пятисот, он был исключен из него 18 фрюктидора, присоединился к роялистам и стал главой секретного бюро Людовика XVIII во Франции, находясь на этом посту до 1803 г. Гизо высоко ценил дружбу с этим человеком: «Он сделал очень многое для моей карьеры. Он действительно содействовал моему внутреннему развитию. Он открыл для меня перспективы и научил истинам, которые без его помощи я никогда не смог бы постичь»[36].

Лекции Гизо имели блестящий успех. Как отмечали современники, успеху сопутствовали внешний облик и манеры молодого профессора: «Его бледное выразительное лицо, его важный и серьезный вид, его звучный и мерный голос, пуританская простота костюма, чувство собственного достоинства, выражавшееся в каждом его движении – все это обаятельно действовало на молодежь, всегда готовую увлечься всякою, хоть чем-нибудь выдающимся, но резко и эффектно выдающейся личностью»[37]. Руайе-Коллар так отзывался об ораторском таланте своего друга: «То, что Гизо понял сегодня утром, кажется, он это знал вечно»[38].

Гизо отказался произнести приветственное слово в адрес императора не только потому, что не желал смешивать науку и политику. Несмотря на в целом высокую оценку личности Наполеона, он не мог восхищаться установленными им порядками. Он писал в «Мемуарах»: «С тех пор, как я принял сам участие в государственном управлении, я научился быть справедливым по отношению к императору Наполеону: в высшей степени могучий и деятельный гений, поражавший своей антипатией к анархии, своим глубоким административным инстинктом, своими энергичными и неутомимыми усилиями для воссоздания общественного остова. Но гений этот не поставил себе никаких пределов, не принимал ни от Бога, ни от людей никаких границ своим страстям и воле, и поэтому он был революционером, несмотря на то, что постоянно боролся с революцией; отлично понимая насущные потребности общества, он понимал несовершенно, можно даже сказать, грубо, нравственные потребности человеческой натуры, и то давал им полное удовлетворение, то с неистовой гордостью презирал и оскорблял их»[39]. В то же время Гизо полагал, что в эти годы Франция нуждалась именно в таком государственном деятеле, как Наполеон, поскольку никто лучше, чем он, не мог бы преодолеть состояние анархии в обществе. Однако никто, как Наполеон, «…не питался… такими химерами в отношении будущего; он обладал Францией и Европой, и Европа выгнала его даже из Франции; имя его останется более великим, чем его дела, потому что славнейшее из этих дел, его победы, совершенно и навсегда исчезли вместе с ним»[40]. Больше всего в наполеоновском правлении Гизо поражали «надменность грубой силы и презрение права, избыток революции и отсутствие свободы»[41].

Первая Реставрация и Сто дней

Прошло два года после начала преподавательской деятельности Гизо, и современники увидели, что Империя оказалась Колоссом на глиняных ногах: могущественная держава Наполеона рухнула, во Франции была восстановлена монархия во главе со старшим братом казненного короля Людовика XVI Людовиком XVIII. Для Гизо проблема выбора не стояла: он всецело оказался на стороне реставрированной монархии Бурбонов. Он писал в «Мемуарах», что всегда предпочитал «политику справедливости и свободу под сенью закона»[42]. В годы Империи, по его словам, он «потерял надежду на это, но рассчитывал вновь обрести ее в период Реставрации»[43].