Франсуа Вийон

Бдительность была поставлена во главу угла. Кристоф Пайяр, который считал себя вполне вписавшимся в узкий круг истинных парижан, ведь был он королевским казначеем, получил в этом смысле жестокий урок после избрания его старшиной в 1464 году. Ему пришлось сознаться, что родился он в Осере, а затем отойти от дел.

Более счастливая судьба оказалась у менялы Жана Ле Риша, которому в 1452 году удалось каким-то образом убедить окружающих, что хоть родом он из Бур-ла-Рена, от бремени его мать разрешилась в Париже.

Все это изысканное общество, противостоявшее нашествию «чужеземцев» — так называли здесь иногородних, будь они даже из Медона, — совершенно забывало, что сам Жан Жувенель, благодаря которому Париж постепенно обрел свои свободу, политическое достоинство и экономический потенциал, прибыл в Париж еще во времена молодости Карла VI из Труа, надеясь заработать здесь состояние, соответствующее его адвокатскому таланту.

ЧУЖАКИ

А кроме того, были еще чужаки. Вот для них-то Париж как раз и представлялся городом «близ Понтуаза». После того как перемирие в Туре дало стране временный, но скорый мир, война пошла на убыль. Ее можно было считать законченной, когда 10 ноября 1449 года Валуа торжественно вступил в Руан. В Нормандии победа была одержана в 1453 году. Тут уже пришло время опять заняться делами, и люди стали ими заниматься. Многие сочли, что наступила пора отправиться в Париж и занять остававшиеся вакантными места. Знати в государственных учреждениях после возвращения верных слуг Карла VII оказалось больше чем достаточно, а вот каменщиков в городе, где из-за отсутствия ремонта разрушилось столько домов, портных, бакалейщиков, менял явно не хватало. Так что нужно было торопиться, чтобы занять свободные места до прибытия новых претендентов. А это в свою очередь создавало новые вакансии: лакеев, горничных, подмастерьев. Нанимали в харчевнях и домах призрения, на рынке в Шампо, в порту около Гревской площади, в Сен-Жерменской школе.

Согласно изданному в 1443 году указу, Карл УН полностью освобождал на три года от налогов любого, кто приезжал на жительство в Париж. Ничего удивительного, что цены на жилье быстро подскочили. Между 1444 и 1450 годами они по номинальной стоимости возросли вдвое, а по покупательной способности денег — в пять раз. Выиграли те, кому удалось сохранить собственное жилье или же своевременно заключить контракт на аренду.

Таким образом, в столице можно было услышать все наречия, какие только встречались на территории Франции. Однако парижским мальчишкам казалось, что весь этот люд прибыл из Понтуаза. День ходьбы — на таком расстоянии, как правило, находились города и особенно деревни, поставлявшие основную массу рабочих рук, которые требовались на стройках, в мастерских, в портах. Этих новых парижан, пришедших из близлежащих деревень, зачастую привлекала безопасность, которую обеспечивали в городе крепостная стена и хорошая охрана. А когда перед глазами забрезжил мир, появились новые соблазны в виде хорошего заработка и надежного найма на целый год.

Из более отдаленных районов, из расположенных в бассейне Сены городов, связанных на протяжении многих веков взаимовыгодными связями с Парижем, прибывали мелкие торговцы; искусные, но не имеющие возможности продать свои изделия ремесленники; не лишенные таланта, но не имеющие клиентуры адвокаты. Мелкой буржуазии из Руана, Лувье, Труа, Санса, Осера или Мелёна работа в столице представлялась верной возможностью составить состояние. Перед всеми теми, кто в связи с окончанием войны стремился найти новое применение своим энергии и амбициям, Париж открывал гораздо более широкие горизонты, чем провинция. По крайней мере так считалось. Тогда еще никто не знал, что на протяжении свыше ста лет сердцу Франции будет суждено биться не только на Сене, но и на Луаре.

Осторожный и считавший себя предусмотрительным Жак Кёр убедительно подтвердил это своим примером, поскольку, арендовав в 1441 году лавочку на Мосту менял, так ее и не занял, а вскоре и вовсе с ней расстался, ибо понял, что лучше вкладывать деньги не в Париже. Те, у кого кругозор не ограничивался пределами одной области, начали понимать, что время парижской гегемонии кончилось. Однако большинству это предстояло еще понять.

Хотя Париж и не был чем-то вроде Эльдорадо, он представлял собой огромный потребительский рынок: в 1450-х годах, когда уже стали заживать раны войны, но еще не было характерного для мирного времени процветания, здесь проживало около ста тысяч жителей. Здесь же находился и перекресток сухопутных дорог и речных путей, покрывавших добрую треть территории Франции. Даже наиболее привязанные к своей провинции негоцианты не могли устоять перед соблазном внедрить в Париже компаньона либо партнера — в качестве «комиссионера» — сына, а то и племянника, дабы те учились, служили, информировали.