Франсуа Вийон

Так что в конечном счете деятельность приходов замерла. Приход стал местом, географической точкой, организацией. И перестал быть общиной.

Верующие охотно несли свои набожность и милостыню в многочисленные религиозные заведения, пышным цветом расцветавшие под парижским небом. Черные монахи, белые монахи, братья из нищенствующих орденов, как босые, так и обутые, и монашки, монашки из самых разных орденов, со своими открытыми всем церквами, более или менее специфическими братствами, праздниками своих святых и, главное, со своими собственными богадельнями. Благочестивые прихожане, ежедневно являясь к ним на мессу, находили гостеприимный кров и духовные наставления. И обретали привычку возвращаться снова и снова. Приходили и погружались в раздумья перед евхаристией, которую именно тогда перестали убирать после мессы и начали оставлять в дарохранительнице, стоящей на алтаре. Ведь причастие — не только освященный хлеб мессы, но и материализованное жертвоприношение, физическое приобщение к Богу, телу самого Христа, которому поклоняются денно и нощно, а Распятие носят по большим праздникам по улицам.

АББАТСТВА

Крупные аббатства были оплотом бенедектинского монашества, правда, сильно реформированного за прошедшие века. На правом берегу Сены на север от Большой бойни между улицами Сен-Дени и Кенкампуа над городом возвышалась колокольня монастыря Сен-Малюар. А на другом берегу бросались в глаза расположенные между воротами Сен-Жермен и Бюси три массивные башни аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Существовали также многочисленные основанные конгрегацией Клюни приорства, причем порой весьма крупные, вроде аббатства Сен-Мартен-де-Шан, расположенного в самом центре большого земельного владения, благодаря которому его приор являлся одним из главных парижских судей и одновременно главой ордена; у аббатства Сен-Мартен-де-Шан были собственные приорства вроде находившихся рядом с ним Сен-Лье и Сен-Лорана и пристроившегося между Собором Парижской Богоматери и Большим мостом приорства Сен-Дени-де-ла-Шартр.

Таких приорств, соперничавших в глазах верующих с епархиальными приходами, можно было бы назвать по крайней мере десятка два. На острове это были Сен-Бартелеми, подчинявшийся Сен-Малюару, и Сент-Элуа, подчинявшийся аббатству Сен-Мор-де-Фоссе. На юге находилось аббатство Нотр-Дам-де-Шан, которое у самых врат Парижа демонстрировало присутствие крупного турского аббатства Мармутье. А на берегу Сены аббатство Сен-Жюльен являлось парижским филиалом аббатства Лонпон. И аббатства, и приорства были монастырями. Так что в глазах набожной прихожанки или доброго горожанина, шествовавшего по праздникам в рядах своего братства, приход и монастырь часто сливались в единое целое. Идти в монастырь означало идти в приход, и наоборот. Причем охотнее ходили в те церкви, где не вывешивались королевские указы…

Обычно подобные верующие предпочитали иметь дело с так называемыми белыми монахами. Описываемую эпоху отделяли от великих реформаторов целых пятнадцать поколений, и, следовательно, белый монах уже не ассоциировался в сознании людей с принципами нового монашества, появившегося на рубеже XI и XII веков. Отказ от монастырской роскоши казался уже не столь очевидной необходимостью, а реакция против мирской власти Клюни переместилась из разряда идей в разряд тяжб. Ну а рассчитывать на то, чтобы стремление к умерщвлению плоти в качестве основополагающего принципа религиозной жизни обрело в Париже многочисленных адептов, конечно же, не приходилось.

Белый ли, черный ли — монах есть монах. В сознании обычного верующего различия между ними простирались не дальше цвета их одеяний. Молясь на правом берегу Сены, в церкви Сент-Антуан-де-Шан, стоявшей в поле, над которым господствовала Бастилия Карла V, он был в Цистерциуме, а оказавшись на левом берегу, входил в просторную церковь нависшего над рекой и над островом Богоматери — в ту пору совершенно безлюдного и лишь впоследствии слившегося с островом Сен-Луи — бернардинекого монастыря, принадлежавшего цистерцианскому ордену.