Франсуа Вийон

Любознательность этого мецената объясняется его общественным положением. Его корреспонденты – люди знатные, как будут говорить впоследствии. Его сотрапезники – любители турниров и галантных увеселений, а не потасовок и борделей. В парижских тавернах за поцелуй девчонки готовы драться. Согласно своду об «использовании оружия», принятого у короля Рене, доказывают свое благородное происхождение и отстаивают свои гербы в законной битве, чтобы снискать «благодарность, милость и большую любовь своей великодушной дамы». Вийон, завсегдатай «Сосновой шишки», был далек от всего этого.

Вдохновение разбитого сердца – какой бы ни была высокой поэзия воздыхателя Франсуа Вийона – менее понятно двору Рене, чем интеллектуальные пассажи куртуазной любви. «Несчастный влюбленный» будет присутствовать в «Большом завещании», так же как и во «Влюбленном сердце», но, чтобы подчеркнуть огромную разницу между ними, достаточно услышать лишь их тон. Вийон – поэт, но он певец страдания и смерти. Певцы весны и жизни не приемлют его. Пастораль не для него, так же как и любовь – с тысячами условностей.

ФРАНК ГОНТЬЕ

Разочарованию обязан он одной из своих самых прекрасных поэм, которую он посвятит, из насмешливой благодарности, этому самому Анри Куро, что так некстати рекомендовал его своему мэтру королю Рене; это – «Баллада-спор с Франком Гонтье».

Франк Гонтье у аристократических пастушек прозывался Жаком Боном. Созданный епископом Филиппом де Витри, на радость современникам Карла V этот персонаж являлся образцом сельских добродетелей. Он гордый и любезный, строгий и сильный, верный и честный. Три поколения сменились, но пикник Франка Гонтье и его возлюбленной Елены всегда занимал видное место в антологии поэзии.

Вот масло, свежий сыр, вот брынза с ветчиной,
Лучок и чесночок, улиточки в сметане
И с крупною сольцой простой ломоть ржаной -

Уж тут, как ни крепись, на выпивку потянет [168] .

Вийон, как и все, читал «Сказ о Франке Гонтье». Он даже помнит спор, который в течение полувека ведется в школе вокруг морали, выведенной после Вергилия и до Руссо славным Филиппом де Витри: истинная добродетель лишь в простоте. Точно так же, как сражались за или против «Романа о Розе» и за или против

«Послания Богу Любви», противопоставленному клерикальному эпикуреизму «Романа» первой из женщин-писательниц Кристиной Пизанской, – точно так же литераторы эпохи Карла VI выступали за или против Франка Гонтье. Это была эпоха, когда в недрах бури воцарилось затишье; кульминация ее – 1400 год, тогда интеллигенция получила место на авансцене общественной жизни. Изабелла Баварская играла в пастушку у себя в деревне Сент-Уэн. На балдахине своей кровати Людовик Орлеанский велел вышить пасторальные картинки с «пастухами и пастушками, вкушающими орехи и вишни».

Кристина Пизанская вышла на сцену со своим «Сказом о Пастухе», подхватившим тему Франка Гонтье. Теологи сделали то же, что епископ и доктор Пьер д'Айи. Поэты пустились вовсю зарифмовывать буколическое счастье беззаботного пастушонка. У одних это вызвало восторг, у других – возмущение. От Золотого века переходили к новому – где царила природа.

Евангелие с его искусственными лилиями и застывшими птицами служило защитой Франку Гонтье. Политики поддакивали теологам с их недобрыми воспоминаниями о Жакерии 1358 года и Тюшенах 1392-го: пусть крестьянин будет всегда рад и пусть ему это как следует втолковывают. Не умея убедить в этом Жака Простака, ученый муж убеждал себя, что времена бедствий миновали, что народ счастлив и что владелец замка может жить в свое удовольствие.

Вся мораль истории укладывается в два слова и держится на том, что Витри видоизменяет «Георгики», не проявив при этом гениальности Вергилия. Итак, да будет счастлив не имеющий ничего, если таковым его представляет живущий на добрую ренту. В анонимной поэме все говорит об этом: нет денег, нет и забот. Сапожник Лафонтена станет рассуждать так же:

«И деньги есть?» -
«Ну, нет, хоть лишних не бывает,
Зато нет лишних и затей» [169]

.

Второе требование морали истории – это искренность того, у кого нет никаких интересов в игре. У пастуха и пастушки нет даже могилы. А что им нужно? Они друг для друга – целый мир.

Елену я люблю, ей без меня невмочь,
И что нам до гробниц, коль счастливы мы оба?